Конечно, прекрасно молчание финнов и финок,И сосен, и финских лошадок, и неба, и скал,Но в городе я намолчался по горло, как инок,И здесь я бури и вольного ветра искал… Над нетронутым компотом Я грущу за табль д’отом: Все разъехались давно. Что мне делать — я не знаю. Сплю, читаю, ем, гуляю — Здесь — иль город: все равно.<1909>
Песнь песн. Гл. VIIЦарь Соломон сидел под кипарисомИ ел индюшку с рисом.У ног его, как воплощенный миф,Лежала СуламифьИ, высунувши розовенький кончикЕдинственного в мире язычка,Как кошечка при виде молочка,Шептала: «Соломон мой, Соломончик!» «Ну, что?» промолвил царь, Обгладывая лапку. «Опять раскрыть мой ларь? Купить шелков на тряпки? Кровать из янтаря? Запястье из топазов? Скорей проси царя, Проси, цыпленок, сразу!»Суламифь царя перебивает:«О мой царь! Года пройдут, как сон —Но тебя никто не забывает —Ты мудрец, великий Соломон.Ну, а я, шалунья Суламита,С лучезарной, смуглой красотой,Этим миром буду позабыта,Как котенок в хижине пустой!О мой царь! Прошу тебя сердечно:Прикажи, чтоб медник твой ХирамВылил статую мою из меди вечной, —Красоте моей нетленный храм!..» «Хорошо! — говорит Соломон. — Отчего же?» А ревнивые мысли поют на мотив: У Хирама уж слишком красивая рожа — Попозировать хочет моя Суламифь. Но ведь я, Соломон, мудрецом называюсь, И Хирама из Тира мне звать не резон… «Хорошо, Суламифь, хорошо, постараюсь! Подарит тебе статую царь Соломон…»Царь тихонько от шалуньиШлет к Хираму в Тир гонца,И в седьмое новолуньеУ парадного крыльцаСоломонова дворцаПоявился караванИз тринадцати верблюдов,И на них литое чудо —Отвратительней верблюдаМедный, в шесть локтей, болван.Стража, чернь и служки храмаНаседают на Хирама:«Идол? Чей? Кому? Зачем?»Но Хирам бесстрастно нем.Вдруг выходит Соломон.Смотрит: «Что это за грифС безобразно длинным носом?!»Не смущаясь сим вопросом,Медник молвит: «Суламифь». «Ах!» Сорвалось с нежных уст, И живая Суламита На плиту из малахита Опускается без чувств… Царь, взбесясь, уже мечом