свидания» знакомому, но жар полотенец был так хорош, что не было человеческих сил оторваться от него. И Лебедев остался в жаркой темноте.
* * *
Роберт Онуфриевич не мог поверить такому счастью. Откуда ни возьмись свалился спаситель. Хоть росту в спасителе от силы два с половиной аршина, молоко с губ обсохло на днях, да и чин самый пустяшный, но теперь есть на кого взвалить обузу. Мальчишка на вид — желторотый птенчик, но раз от Лебедева прислан, значит, есть за что. А приглядишься: и смышленый, и напористый, и хваткий. Как появился, так и затребовал дело. Сердце пристава невольно умилялось стараниям юноши. Его-то родное дитятко схожих лет утруждало себя лошадьми на скачках да актрисками в театрах. А этот — трудяга, вон как принялся.
Бублик предоставил карьере великого сыщика двигаться без помех.
Первое время Коля ожидал, что сейчас его погонят в лавку, но чиновники 1-го Литейного вели себя уважительно, а дежурный принес чай, да еще с сахаром. Гривцов покраснел, кое-как пробормотав благодарность. И за бумажки взялся со всем старанием.
В них было не так уж и много дельного. Жертва — Саблина Мария Ивановна, двадцати шести лет, из мещанского сословия. Зимой 1893 года приехала из Вологды на заработки. Паспорта не имела, но разрешение на проживание в столице было выправлено как полагается. В домовой книге «Дворянского гнезда» была зарегистрирована чуть меньше девяти месяцев назад. Где проживала до этого — ничего не сообщалось. Но установить это полиции по силам, только времени отнимет. По словам владельца меблированных комнат, платила исправно и в срок. Источник ее доходов следствие установить не успело. К делу только прилагалась справка: среди билетных[2] Саблина не числится. Никаких жалоб от соседей на нее не поступало. Из ближних лавок брала чай, кофе и сладости. Как видно, кормилась не дома.
Швейцар показал: парадное отдельное, располагается за углом дома, на Бассейной, он все время у главного входа на проспекте. Около половины десятого прибежал посыльный с огромным букетом. Не прошло и пяти минут, как раздались жуткие вопли. Швейцар застал посыльного сползающим по ступенькам, дверь в квартиру распахнута. Показания редких соседей сводились к простым выводам: никто ничего не видел, Саблину почти не знали, она ни с кем не общалась. А гостей ее не знали и подавно.
Далее шли описание места преступления и снимки, которые успел сделать фотограф полицейского резерва. Коля мужественно рассматривал тело, висящее среди бра, и портрет, снятый на полу, убеждая себя, что привык к виду человеческой плоти. И, набравшись духу, стянул снимок, чтобы предъявить уличенному убийце. Он оставил у дежурного записку для пристава, где просил, чтоб его не ждали, помахал милым чиновникам и отправился в меблированные комнаты. С непременным желанием выйти на след преступника.
Но его ожидало внезапное препятствие.
Окинув взглядом существо в пальтишке и стоптанных ботинках, лепетавшее вздор, Медников прикидывал: сразу дать подзатыльник или обойтись щелбаном. Сопливый шпиндель с налету задает вопросы, какие и полиция не смела. Наверняка репортеришка вынюхивает. Пропечатает статейку — хозяин голову снимет.
— Иди-ка отсюда, пока цел, — сказал он, метко сплевывая у самых ног мальчишки.
Мальчишка не растерялся, не подался в бега, а потряс зеленой книжечкой Департамента полиции:
— Чиновник для особых поручений Гривцов, извольте отвечать! Или вызову в участок, там разговор другой будет…
Коле стоило гигантских, всех имевшихся у него усилий, чтобы голос не дрожал. Но он все равно дрожал. Впрочем, Медникову хватило. Приняв строгое положение спины, он целиком проникся помощью следствию.
— Вспоминайте, кто приходил утром, — потребовали от него.
Вспоминать было нечего. Медников встал на посту как обычно — около восьми. Но пост его находился здесь, у парадного входа. А за тем парадным следить не обязан. Жильцы этого не требуют. Даже наоборот. Так что проходивших мимо него готов указать, а что творилось за углом — извините.
— Что можете сказать о барышне Саблиной?
Что тут сказать? Барышня как барышня. Вежливая, всегда здоровалась первой. Жила тихо, незаметно. Переехала чуть меньше года назад. Особых гостей у нее не бывало. Поначалу частенько ходила куда-то с папочкой на тесемках. Но потом перестала. Одевалась хорошо, наряды часто меняла. Иногда к ней посыльный прибегал с цветами. Но от кого — неизвестно. Постоянных гостей швейцар не мог припомнить, наверное, они не хотели быть узнанными. Мало ли к кому человек идет, ему спрашивать не положено.
Получив столь важные сведения, Коля потребовал отвести его на место преступления для личного осмотра. Там уж наверняка найдет зацепку. Но Медников встал насмерть: дверь опечатана, а к гербовой печати не притронется и никому не советует. Пристав повесил, пусть сам и рвет. И свернуть швейцара было невозможно.
Оставалось приберечь силы для будущих побед. Поднявшись на второй этаж, Коля уткнулся в дверь, перечеркнутую грозной бумажкой. Напротив была такая же дверь из лакированного дуба. На долгий звонок открыла горничная в чистейшем переднике с шаловливыми глазками. С первого взгляда гость ей понравился. И усики такие трогательные: крохотные, только пробились. Она сладко улыбнулась и спросила:
— Чего вам, мальчик?
Дав петуха от волнения, мальчик объявил себя представителем власти. Чем окончательно покорил Марусю: такой молоденький, а уже «для особых поручений». Было Марусе что ему поручить. Перед взором пронеслись захватывающие картины, как она выскакивает из горничных за будущего министра полиции или что там происходит в женских мечтах. В общем, Коле были очень и очень рады. Пригласили на кухню, благо хозяева отправились с визитом, и готовы были ответить на любые вопросы. Какие ему захочется. Например, свободно ли сердце Маруси.
Гривцов и не думал задавать дурацкие вопросы. Про умные не забыть бы. Словно шагая по шаткому мостику, держась и качаясь, он спросил о соседке. Хоть Марусе это не понравилось, но уговаривать себя не заставила.
Саблина жила одна. Но ее навещал некий господин. Маруся видела его только со спины, да и то в замочную скважину, одет хорошо, чисто. Других подробностей о таинственном госте не нашлось. От общений с горничной барышня Саблина уклонялась, хотя была не лучше ее. И по возрасту ровесницы. Маруся выведала, что до переезда в «Дворянское гнездо» та давала уроки музыки и еще немного после. Видно, вытянула счастливый билет и недостатка уже не знала. Наряды стала менять не глядя. И вовсе здороваться перестала. Заносчивая, возгордилась. С соседями не общалась. Такая важная, что ты! Не подойдешь.
— Кто сегодня утром приходил к ней? — спросил Коля, ожидая описания убийцы.
Как ни хотела Маруся помочь хорошенькому чиновнику, но не могла. Выбежала из квартиры, только когда посыльный заорал как резаный. С утра дел невпроворот. То на кухню, то в спальню хозяйки, то одно принеси, то другое достань. Некогда и в замочную скважину заглянуть.
— А постоянный гость когда приходил?
Маруся призналась, что видела его от силы раза три. И только со спины. Но все больше по утрам бывал. Довольно рано.
— В последние дни Саблина была печальна или испугана?
Куда там! Так прямо цвела, что сил нет. Одно расстройство для честной горничной. Только успевала наряды менять. Вчера вот доставили новое платье и шляпный короб.
— Кто мог желать ей гибели?
Тут уж Маруся развернулась. Расписала барышню в таких красках, что Коля смекнул: показания свидетеля портил мелкий недостаток — лютая женская зависть. Верить ей нельзя. Что ж получается: преступника вот так запросто не поймать? Даже толкового следа не нашел. И что делать дальше, было решительно неясно. Обещание «найти в два счета» таяло как февральский снег. Внезапно оно растаяло совсем, и Коля оказался посреди пустыни. Им овладела растерянность, переходящая в мелкий, противный
