испробовать силу.
Серов поднял бокал, опять волшебным образом полный:
— Хочу выпить за ваше здоровье!
Ванзаров не возражал. Чиновник запрокинул голову и сделал глоток. Что-то пошло не так. Он закашлял, захрипел, выронил бокал и кое-как успел выдохнуть в салфетку. На другом конце проявилось багровое пятнышко. Серов кашлял натужно, со свистом, отчаянно. Все замерли. Половые остолбенели, трактирщик застыл с чайником, а Родион просто растерялся. Приступ был таким сильным, что Григорий задыхался. Буквально упал на скатерть. Еще бы минута промедления, и… Но Ванзаров очнулся. Подскочил и сильно, целясь вверх, ударил между лопаток. Серов гавкнул и стал мелко-мелко дышать, словно из него выбили пробку.
Ожили половые, засуетились, побежали за водой и чистыми салфетками. Но всего этого было не нужно. Серов, красный от натуги, со слезящимися глазами, отмахнулся от них. Хрипло поблагодарив Ванзарова, извинился, что вынужден оставить, и, чуть шатаясь, пошел за угол. Салфетка, скомканная в горсть, осталась на столе. Макарьев, тряся губой, с которой тянулась слюна, побежал, чтобы быть хоть чем-нибудь нужным или полезным. На Ванзарова больше никто не обращал внимания. Он тихонько встал, забрал пальто и вышел на темную Моховую.
Сыскная полиция спасла еще одну жизнь, а приводить в чувство не ее забота.
* * *
Аполлон Григорьевич сидел на венском стульчике ровно. От него исходило такое напряжение, что хоть лампочку зажигай. От причесанной шевелюры отскакивали искры. Ток пробегал по пиджаку, по осанке спины и даже по желтому чемоданчику, мирно стоявшему в ногах. Даже коробка монпансье, казалось, искрила короткими разрядами. Время для шуток неподходящее.
Родион сел за свой столик и спросил:
— Что случилось?
Ему бросили надорванный конверт. Наискосок нарочно кривая надпись: «Лебедеву лично в руки». В конверте краткая полоска, оторванная от листа писчей бумаги. Записка сообщала: «Не смейте продолжать! Или случится непоправимое!»
Слова, как нарочно, плясали бешеными молниями, словно писали при шторме или падая с крыши. Понять характер человека в этих каракулях невозможно. Буквы так тщательно портили, так умело размазывали в разные стороны, что обезьяна написала бы ловчей.
— Когда пришло?
Лебедев занимался мирными опытами у себя в кабинете. Заглянул дежурный чиновник: внизу для коллежского советника оставлена записка. Он спустился. Старичок-отставник вручил конверт. Сказал, что приходил какой-то господин в штатском пальто, лицо шляпой прикрывал. Просил передать личную корреспонденцию.
— Ведь как точно рассчитано… — Лебедев клацнул зубами не хуже старого пса. — Знают ведь, что у нас письма можно на входе вручать. И этот дурень, швейцар, нет чтобы задержать разговорами, еще пожелал доброго вечера. Ох, попался бы мне в руки этот почтальон!
— Что бы с ним сделали? В серной кислоте растворили?
— Уж не знаю, что бы сделал. Но душу отвел бы точно. Надолго запомнил бы.
— Первая записка была в таком же духе?
— Нет, мне посылали воздушный поцелуй!
— Не сомневаюсь, — сказал Родион, шевельнув усами. — А теперь говорите, что произошло. Не думаю, что из-за такой ерунды, как угроза вашей жизни, приехали в такой час.
Лебедев открыл жестянку, потряс леденцами с шумом морской гальки, прихлопнул крышку и тихо сказал:
— Я ошибся. Вы были правы.
— Это я и так знаю. В чем именно?
— Она не могла написать эту, ну и ту записку тоже…
— Она — это кто? — спросил Родион.
— Искра, кто же еще.
— Чья любовница? В моем списке она не значится…
— Та, с кем Юнусов проводил последний вечер в «Неметти»! — раздраженно пояснил Аполлон Григорьевич. — Его убийца.
— Почему же не могла написать? Наверняка грамоте обучена.
— Потому что она… Потому что с ней… Короче говоря, Искра тут ни при чем.
— Тогда что же вас так беспокоит?
Лебедев сунул в карман коробку, ответившую звуком прибоя.
— Тревожно мне что-то. Не ошибся ли я во второй раз? — признался он.
Во взгляде великого криминалиста появилась непривычная тень жалостливого и провинившегося гимназиста. Что было не так уж весело. Если не сказать тревожно.
— Вы отправили Гривцова к ней? — медленно проговорил Родион.
— Не то чтобы отправил… Столько трудов, она вчера клюнула, сегодня у них первое свидание… Я же четко сказал: шампанское не пить, следить за собой… Вчера вот сидел в ближайшем трактире… Сегодня вроде бы нечего опасаться, тем более я четко приказал: в последний раз. — Хуже всего, что Лебедев мямлил и катал слова, как леденцы, и вдруг совсем размяк: — Это Николя меня уговорил… Я не хотел его отпускать, почти запретил… Ухо ему вылечил…
— В «Неметти»?
— Где же еще… — Аполлон Григорьевич тяжко вздохнул.
— Как же могли рискнуть жизнью мальчишки?!
— Я бы сам пошел, да там каждая собака меня знает… А тут надо было миллионщика сыграть… Ну и он…
— Понимаете, что послали его на верную смерть?!
— Ну, уж… тоже… Не надо так… Первое свидание, что она, дура, что ли…
Не слушая больше липких оправданий, Ванзаров кинулся в дежурную часть. Парочка городовых подремывала после дежурства. От громового раската они подскочили с лавок, не понимая, тыкали глазищами. Родион в другой раз гаркнул тревогу. Постовые очнулись и бросились в конюшню. Он побежал за ними, и торопил, когда запрягали, и выводил полицейскую пролетку. Лебедев молча терся поблизости.
Родион прыгнул первым и приказал нестись что есть мочи.
* * *
Вечер догорал. Уставший оркестр мучил последние такты, торопясь к финальной ноте и домой. Гости, что продолжили вечер в других заведениях, оставили залитые столы и забытые бокалы. Официанты ленились, ожидая, когда публика удалится, чтобы убрать разом. Даже папиросный дым устал, истончаясь в зыбкое марево. За столиками остались упорные. Которым некуда деться. Или возможности не рассчитали. Но и они досиживали по необходимости.
Из гардероба донесся шорох, словно волокли по сухому песку жесть. Официанты сбились стайкой напуганных птичек, ожидавших грозовую тучу. Загремели кованые подковы. Под шаркающий звук ножен в зал вошел юный господин с двумя городовыми. За ними поднималась сумрачная фигура с желтым чемоданчиком. Официанты старательно кивали знакомому лицу, но оно не удостоило их внимания.
Головы обернулись на вошедших. Меньше всего они походили на опоздавших гостей. Молодой человек в строгом пальто осматривал зал цепким придирчивым взглядом, от которого хотелось залезть под стол. Он не двигался и только водил головой, как лучом прожектора. Под лучом этим никто не смел шевельнуться. Дамы и недопитые бокалы замерли. Замерли и господа. Только инструменты не могли остановиться. Скрипки и медь надрывались отчаянно.
Оркестр выдохся. Зал притих. Было слышно, как за проемом скребется гардеробщик, а случайная капля сорвалась на тарелку. Все чего-то ждали.
— Их нет, — тихо сказал Ванзаров. — Что дальше?
Городовые переглядывались, не понимая, зачем их оторвали от сладкой усталости.
