издавать неприятный запах. Не говоря уже о неудобствах, связанных с ее приобретением, тасканием с собой и необходимостью затем от нее избавиться, Млад не мог держать свои ценные документы в сумке с неприятно пахнущей рыбой. Все стало бы еще сложнее, если бы он оказался под наблюдением, так как покупка рыбы неизбежно вызвала бы подозрения из-за того, что в Альбукерке он не мог ее приготовить и не смог бы доставить ее в Лос-Аламос в неиспорченном виде (обратная дорога занимала больше часа, а может быть, и все два часа). На все эти возражения можно ответить только одно: этот отличительный признак придумали в московском Центре и, по-видимому, недостаточно учли местные специфические условия.
Сразу после опоздания, связник должен был каким-то образом представиться Младу. Для этого служил пароль. Связник произносил: «Прошу извинить, не знаете ли вы, какой курорт лучше при заболеваниях органов дыхания, Сандия или Рио-Гранде?» На это агент должен был ответить: «Лучший климатический курорт находится в Скалистых горах. Там есть и хороший врач».
План поддержки
Мы уже отмечали, что Лаврентий Берия был человеком подозрительным. Ему с трудом верилось, что какой-то американский ученый левых убеждений по своей инициативе предлагает свои услуги Советскому Союзу, а затем быстро устраивается в закрытый и строго охраняемый научно-исследовательский атомный Центр США. Не доверяя ни англичанам ни американцам, которые хотя и были союзниками Советского Союза, но скрывали от него военные секреты, «железный нарком» постоянно считал, что его дезинформируют, и старался дискредитировать результаты научных исследований, проекты и расчеты, которые начали потоком поступать из нью-йоркской резидентуры. Папка со 180 рукописными листами, которую Млад передал советской разведке, долго лежала у него в сейфе, прежде чем он отправил ее Бороде.
Можно судить о реакции Курчатова на информацию, поступавшую из НКВД, по длинной служебной записке, которую он направил первому заместителю председателя правительства Михаилу Первухину. Тот вместе с Молотовым официально нес ответственность за деятельность Специального комитета по атомной энергии, созданного Берия. В конце второй главы мы познакомились с первым документом архива Курчатова, к которому открыл доступ КГБ. В своей оценке от 7 марта 1943 года он затрагивает лишь исключительно документы, переданные Кэйрнкроссом. Вторая служебная записка, подготовленная 22 марта 1943 года, касается статей, опубликованных американскими физиками до принятия ими решения о засекречивании результатов их исследований вначале от немцев, а затем вообще от всех. С июня 1940 года Курчатов не видел никаких иностранных материалов по этой тематике, так что в определенном смысле он получил научные данные трехгодичной давности. Но в своей следующей служебной записке на двадцати четырех листах от 4 июня 1943 года он дает оценку 280 американским документам. В частности, в ней говорится об элементах Периодической таблицы под номерами 93 и 94 (нептуний и плутоний), об электромагнитном методе разделения изотопов и сравнительных характеристиках ядерных реакторов типа «уран — графит» и «уран — тяжелая вода». По всей видимости, Борода получил большое количество нигде не публиковавшихся материалов. Хотя мы со всей определенностью не знаем их источник и содержание, однако их американское происхождение и начало реализации в этот же период проекта «Манхэттен» позволяют предположить, что к их появлению причастен Млад. Кстати, урано-графитный реактор был создан в Металлургической лаборатории, где как раз и работал Млад. И Курчатов недвусмысленно подчеркивает: «Разумеется, получение детальной информации в отношении этих систем из самой Америки представляет особый интерес».
Несмотря на энтузиазм Курчатова, Берия сохранял настороженность. Он требовал дополнительной подтверждающей информации из-за рубежа. Эти требования носили особенно настойчивый характер в связи с отношением Берия к Леониду Квасникову, который руководил атомной разведкой в Соединенных Штатах. Хотя Берия утвердил назначение Квасникова на этот пост, исходя из его профессиональных качеств, однако он никогда не доверял «резиденту». Его мотивы носили личный характер. В 1940 году, находясь в командировке в Варшаве, Квасников познакомился с Георгием Перадзе, который входил в руководство заграничной ветви грузинской церкви. Перадзе тогда утверждал, что в 1919 году, когда большевики боролись за установление своей власти в России, Лаврентий Берия поддерживал отношения с секретными агентами Великобритании. Вернувшись в Москву, Квасников передал Берия привет от Перадзе, но промолчал об остальном. Берия подозревал, что Перадзе мог рассказать Квасникову о фактах из его (Берия) прошлого и поэтому принялся как лично, так и через своих подчиненных выяснять, что еще мог грузинский священник рассказать Квасникову.
Конечно, Квасников быстро понял, что его проверяют, и никогда не менял содержания своих ответов, утверждая, что не встречался с Перадзе один на один, а только во время дискуссии с участием других людей, поэтому ему не о чем больше рассказать. Берия этому не верил, и всякий раз, когда из Нью-Йорка приходила разведывательная информация, он ставил под сомнение надежность Квасникова и подозревал его в дезинформации. Однако вскоре он нашел возможность отыграться на нем.
Случай представился во время его беседы с Фитиным и Василевским по поводу Млада. Берия спросил, получил ли Квасников указание выяснить, как физик добывает все эти сведения, и Василевский ответил, что нет. Они должны были беречь своего агента, и если бы стали пытаться выяснить, при каких обстоятельствах он добывал свою ценную информацию, это могло бы подвергнуть его серьезной опасности.
— В таком случае, — отрезал Берия, — они должны опросить Млада напрямую.
На это Василевский возразил, что такого рода опрос мог обеспокоить ученого, дать ему основания думать, будто ему больше не доверяют, и вызвать у него панику. Берия потерял терпение и принялся кричать. И тут Фитин высказал блестящую идею:
— Мы можем получить информацию по Младу, не подвергая его риску.
— Каким образом? — спросил Берия.
— Через другого, не менее надежного агента.
— Кто такой?
— У нас же есть там Чарльз! Он перебрался туда летом этого года…
Идея Фитина была заманчива: использовать одного агента для проверки другого, но так, чтобы первый не заподозрил второго в причастности к агентурной сети. Исследования Фукса (он же Чарльз) по разделению изотопов были частью проекта «Манхэттен», и он был тесно связан с работами своего покровителя Рудольфа Пайерлса. Фуксу можно было задать вопросы без ссылки на их источник, а также выдвинуть предположения в отношении той или иной работы. Его ответы будут иметь свою собственную ценность и в то же время послужат проверке Млада.
Можно, конечно, было предположить, что и сам Фукс поставлял дезинформацию, но даже при таком варианте сравнение информации от него и от Млада давало основания для определенных выводов. Однако казалось невероятным, чтобы Фукс передавал ложную информацию. Он был проверенным агентом советской разведки задолго до подключения Млада к команде ученых в Лос-Аламосе. Берия одобрил этот план, который имел для него преимущество лишь в том, что позволял поставить в сложное положение Квасникова.
С этого времени Фуксу-Чарльзу пришлось регулярно отвечать на осторожно поставленные вопросы и добывать информационные материалы, подтверждающие те, что ранее уже передавал Млад.
Можно сказать, что советские разведслужбы располагали парой агентов-дублеров в лаборатории Лос-Аламоса. Но они не были единственными. К концу войны насчитывалось по меньшей мере шесть советских агентов, действовавших в проекте «Манхэттен»: Млад, Чарльз, Каспар, Метод, Идея и Калибр. Для обеспечения работы с ними имелось такое же количество агентов-связников или курьеров, в частности Стар, Раймонд и Лесли. Трое из всех этих агентов уже известны читателю: Млад, Чарльз и Лесли. Каспар — был псевдонимом Бруно Понтекорво; Калибр — Дэвида Грингласса, который передавал важную информацию по созданию внешней оболочки бомбы; Раймонд — псевдоним Гарри Голда — связника Фукса. Установочные данные на Метода и Идею до сих пор нельзя раскрывать.
