Прикрытие, выбранное для Луиса, было удачным, поскольку он хорошо знал литературу и вполне мог сойти за книготорговца. Лесли же, будучи домашней хозяйкой, должна была в первую очередь вызывать доверие и симпатию. В следующем сообщении из Москвы им рекомендовалось не выезжать за пределы Месопотамии. Под этим кодовым названием скрывалась Мексика. Прежде чем покинуть Тир (Нью-Йорк) Луис должен будет написать доверенность на своего отца, Гарри Коэна, чтобы тот мог ежемесячно получать пособие, выплачиваемое армией Соединенных Штатов. Таким образом, его отсутствие не будет замечено.
Накануне отъезда Коэнов Клоду удалось встретиться с Лесли и передать ей мексиканские паспорта на имена Педро Альвареса Санчеса и Марии Терезы Санчес. Наступил последний день июня, а также школьных занятий. Закончив урок, Луис вытер доску и отнес всю документацию в кабинет директора. Затем он отправился к отцу проститься. Старик, любивший говорить афоризмами, дал сыну совет:
— Моррис, если когда-нибудь тебе станет очень плохо, ущипни себя. Это поможет тебе сдержать слезы.
Отец выразил надежду, что сумеет дожить до того дня, когда во всем мире будут уничтожены границы и Морриса перестанут преследовать в родной стране. Моррис сказал отцу, что не может оставить свой новый адрес, однако время от времени кто-нибудь обязательно будет приносить ему письма и забирать ответы на них. Простившись, он пересек город и приехал в порт, где на борту парохода, отправлявшегося в Веракрус, его уже ждала Леонтина. Пароход отдал швартовые, обогнул статую Свободы и вышел в открытое море.
Вот как вспоминала об этих днях Леонтина:
«Перед последней встречей с Клодом я встречалась с Младом, причем вопреки рекомендациям Центра. Он неожиданно приехал из Чикаго и передал мне тревожную информацию, будто бы генералы Пентагона вместе с учеными-атомщиками воткнули в карту СССР маленькие флажки, отметив крупные промышленные центры — будущие мишени ядерного нападения.
Я помню, что Млад непременно хотел, чтобы я выразила от его имени глубокую признательность советским ученым за использование данных, полученных в Лос-Аламосе, для создания собственной атомной бомбы в относительно короткие сроки. Выполняя инструкции Абеля, я сказала ему, что информация, переданная им, получила в России самую высокую оценку. Я также хотела отдать Младу в качестве вознаграждения пять тысяч долларов, которые изъяла из тайника. Он категорически отказался взять деньги, твердо заявив, что работал вовсе не из-за них, а ради предотвращения всемирной катастрофы, ради того, чтобы помешать бомбам упасть на Советский Союз.
Я попыталась объяснить ему, что нет ничего постыдного, если он возьмет деньги, поскольку русские имеют обыкновение вознаграждать тех, кто хорошо и честно помогает их стране.
Вдруг он спросил:
— Я могу распоряжаться этими деньгами по своему усмотрению?
— Конечно, — ответила я, вновь обретая надежду.
— Тогда мы разделим их, — сказал он. — Я знаю, что вы рисковали точно так же, как и я, и поэтому не хочу брать больше половины.
— Но я уже получила свою долю, — отрезала я категорично.
В конце концов мы решили, что половина денег будет храниться на его имя в банке. В случае необходимости он сможет воспользоваться этой суммой.
В тот же день я передала Абелю сообщение, что встреча прошла успешно.
Когда мы приехали в Мексику, то нас поселили в неказистом доме, недалеко от границы. Мы видели солнечный свет только сквозь занавески и знали о происходящих в мире событиях лишь по рассказам хозяина дома. Он относился к нам несколько сдержанно. Особенно это почувствовалось, когда он сказал, что агенты ФБР приехали в Мексику на поиски каких-то учителей, исчезнувших из Нью-Йорка.
Эта новость ошеломила Морриса. До сих пор он был уверен, что в Мексике стал свободным человеком, избавленным от всех обязательств. Теперь его спокойствие было нарушено. Моррис впал в депрессию. Он жалел, что, не подумав, бросил свою страну и своих престарелых родителей. По правде говоря, до приезда в Мексику мы никогда не испытывали такого щемящего чувства одиночества. Порой мы думали, что не сможем вынести изоляции в этой квартире, превратившейся для нас в тюремную камеру. Нам казалось, что стены сжимаются и вот-вот нас раздавят.
Борясь с отчаянием, Моррис стал все чаще и чаще прикладываться к бутылке. Он пытался убедить себя и меня одними и теми же словами: «Я выпью всего лишь глоточек, и, возможно, эта камера, где мы сидим как пленники, не будет мне казаться такой тесной». Через какое-то время он снова открывал бутылку и говорил: «Еще одну рюмочку. Сейчас, когда никто меня не видит, количество выпитого мною не имеет никакого значения».
Я понимала его. Он пытался утопить свое горе в виски. За два последних месяца он поседел и как-то сразу постарел.
Это был действительно ужасный период. Недоброжелательство окружало нас не только в нашем жилище, но и во всей Мексике, где нас разыскивали. Только осознание того, что в Америке наше положение было бы ничуть не лучше, удерживало нас от нелепых действий, можно сказать, даже от самоубийства. Маккартисты вели самую настоящую «охоту на ведьм». Они неотступно преследовали тех, кто был связан с Коммунистической партией или симпатизировал Советскому Союзу.
В сложившейся ситуации, когда перепуганные люди были уверены в том, что скоро начнется атомная война между Соединенными Штатами и СССР, мы начали постепенно убеждаться в правильности нашего выбора покинуть Америку. Теперь оставалось ждать, когда мы сможем покинуть Мексику и вооружиться терпением».
Супруги Коэны покинули Мексику в октябре 1950 года на борту польского парохода «Баторий». Теперь они пользовались уже другими документами, предоставленными им советской резидентурой в Мехико, возглавляемой Алексеем Антиповым. Они были уже не Санчесами, а американцами Бенджамином и Эмилией Бриггс. Прибыв в Амстердам, они в тот же день отправились в Швейцарию, намереваясь поспеть на авиарейс Цюрих — Прага. Но один из сотрудников советского консульства посоветовал им ехать поездом, поскольку стояла нелетная погода. Поезд пересек Западную Германию, точнее, американскую оккупационную зону. Далее пассажиры должны были получить визу на въезд в Чехословакию от американских властей. Однако Коэны этого не знали. Они просто купили билеты и сели в поезд.
В четыре часа утра на американском контрольном посту, располагавшемся напротив чешского пограничного города Хеб, их попросили показать визы. Поскольку у Коэнов виз не было, то им предложили сойти с поезда и пройти в здание барачного типа, где стояли огромный письменный стол, кресло и два десятка стульев вдоль стены. Там им пришлось выдержать утомительное и опасное испытание. Дежурный немецкий офицер в звании обер-лейтенанта взял документы, внимательно сравнил фотографии с лицами, что-то записал в журнал, снова пристально посмотрел на Коэнов, вернул документы и только затем спросил, почему они не получили виз.
Моррис украдкой попросил Леонтину довериться ему и принялся громко возмущаться: «Зачем, крупному американскому бизнесмену, отправлявшемуся в Прагу для заключения важной сделки, какая-то виза? В конце концов, мы — американцы и находимся не где-нибудь, а в американской зоне. Вы-то, немцы, при чем тут? Какое вы имеете право задерживать нас в своей зоне?!» Это был хорошо рассчитанный ход. Пока германский чиновник решал, как ему поступить, Коэны забросали его брошюрами, рекомендациями и другими документами, грозя страшными карами в случае, если он посмеет их надолго задержать. Леонтина, верная себе, ходила взад-вперед, кутаясь в меха и поправляя драгоценности.
Немецкий офицер, испугавшись, но все же не до такой степени, чтобы пренебречь формальностями, предложил им провести воскресенье в местной гостинице (действие происходило уже на рассвете), а затем наряд пограничников отвезет их в консульство Соединенных Штатов, где они и получат въездные визы в Чехословакию. Коэнам не оставалось ничего другого, как продолжить игру, сотрясая воздух ужасными угрозами. Эстафету подхватила Леонтина. Скрепя сердце обер-лейтенант был вынужден позвонить американским властям — дежурному сержанту, судя по всему пытавшемуся прийти в себя после столь раннего пробуждения. Обер-лейтенат поведал ему, что возникли проблемы с богатой американской
