То же сделал и Валентин. Ему стало легче, и священник в простой чёрной рясе, сидевший напротив, вызвал у него человеческую симпатию.
— Отец Владимир, — прерывая образовавшуюся паузу, произнёс Шажков, — могу я спросить, почему вы со мной раньше не разговаривали? Не спрашивали ничего на исповеди, не советовали ничего? Мне этого не хватало.
— Приход у нас маленький, — помолчав, начал священник, — я всех прихожан знаю. Очень хорошие у нас прихожане: Гоша этот… Он ведь конченый был пьяница. Танечка Савельева, солнышко наше, и все Савельевы, Лена Окладникова… И вас я тоже знаю. Знаю, что внутри у вас идёт борьба, и не всегда вы в ней победитель. Я очень сочувствую вашим неудачам и радуюсь, что вы не сдаётесь.
— Что, прямо так и видно? — спросил Валя. — На лице написана борьба, что ли, эта? Или у вас большой опыт?
— Нет у меня большого опыта, потому и не говорил с вами. Но с Божьей помощью расту.
Валю удивило это признание и слегка раздосадовало.
— Ну а всё-таки, серьёзный грех в том, что я вам рассказал? Или есть смягчающие обстоятельства? — спросил он.
— Для меня как для человека есть такие обстоятельства. А для Господа нашего — не знаю, убийство это смертный грех, покушение на убийство тоже. Вы пытались выступить в роли Господа Бога.
— Я не хотел ничего подобного, — возразил Шажков.
— Вы ведь зачем пошли его искать? Чтобы наказать?
— И наказать тоже. Но главное — противостоять. Невозможно же настолько терпеть зло. Это себя не уважать. Я хотел встать с ним, как минимум, вровень, а лучше подняться над ним. Вот и поднялся — чуть не убил. Но он напал первый, понимаете? Я себя не обеляю, но он был первым.
— Я понимаю вас, Валентин Иванович, и не пеняю вам. Но вы почувствовали себя свободным без Бога. Свобода без Бога — это одновременно восхитительно и страшно, а заканчивается такая свобода часто ужасно. Подождите, послушайте меня, — быстро добавил священник, увидев, что Валя готовится возразить, — Господь пронёс эту горькую чашу мимо вас. Благодарите Господа. Он вам позволил приобрести бесценный опыт и ничего не взял с вас за это.
— Вы сейчас со мной как священник разговариваете или как человек?
— И как священник, и как человек. Вам нужно молиться и благодарить Господа. Без стеснения и сомнения, молиться и благодарить. И я за вас буду молиться.
— Спасибо, отец Владимир. А дальше?
— Вы получили шанс, используйте его. Теперь время подумать, разобраться в себе и спросить себя, достойно ли я прошёл через испытание, что сделал не так, где смалодушничал, где поддался гордыне — где согрешил.
— Снимется ли этот грех?
— Господь милостив. Если раскаиваетесь всей душой, то как же не снять.
— Вы меня обнадёжили… Скажите ещё, — как бы продолжая мысль, но на самом деле переходя к другой волновавшей его теме, спросил Валентин, — а аборт приравнивается к убийству?
Услышав Валин вопрос, Отец Владимир на секунду привстал и снова опустился на табуретку. Шажков видел, что он решает про себя, говорить на эту тему или нет.
— Аборт не приравнивается к убийству, Валентин Иванович, — наконец сказал священник глуховатым голосом, — Аборт — это и есть убийство. И никаких смягчающих обстоятельств тут нет.
— Что, прямо так бескомпромиссно? — решив довести дело до конца, упрямо спросил Валя.
— Да, прямо так. Если кто-нибудь скажет вам иначе, знайте: вас с умыслом или без умысла вводят в заблуждение.
— А что же тогда те женщины? — в голосе Шажкова послышалась нотка унылого отчаяния. — Их же миллионы в России. На них что, на всех смертный грех висит?
— Если коротко, то да.
— Ничего себе! А снять его можно?
— Любой грех может быть прощён, если грешник искренне раскаялся и всей последующей жизнью это доказал. Валентин Иванович, прошу вас, давайте прервём этот тяжёлый разговор. А то, боюсь, он у нас переходит в празднословие.
— Да-да, конечно.
Отец Владимир помолчал, время от времени кидая взгляд на Валентина. Потом спросил:
— Вы не обидитесь, если я скажу, что мы похожи в чём-то?
— Почту за честь! — ответил Шажков.
— Что вы заканчивали?
— Философский факультет. А вы?
— Инженерно-строительной институт, ЛИСИ — так он тогда назывался.
— Да? А почему в отцы пошли?
— Мне знак был, этакий толчок извне. Я не сразу понял, а когда понял — всё естественно произошло.
— А можно спросить, что за толчок?
— Ну да, сказал «а», говори и «б», — отец Владимир улыбнулся и покачал головой, то ли укоряя себя за излишнюю откровенность, то ли, наоборот, радуясь возможности рассказать. — После выпуска я работал в большом проектном институте, «почтовом ящике», как тогда говорили, и каждый день ходил на работу мимо церкви Преображения Господня. И вот как-то раз обратил внимание на бабушку у ограды. Показалось мне, что она взглядом своим ко мне лично обращается. Ну, дал я ей монетку, хоть раньше никогда никому не подавал. А она мне говорит: «Я уже много насобирала, ты вон той дай», — и на старуху тощую такую, злую указывает. Дал я старухе и через минуту забыл.
На следующий день смотрю — снова эта бабушка стоит. И так стало каждый день повторяться. Она мне говорила, и я то одной старушонке монетку дам, то другой, то убогому, а один раз алкашу у магазина напротив. Самых неприятных личностей она для меня выбирала. И ничуть меня это не напрягало. Через две недели, примерно, исчезла моя бабуля. Старухи сказали, то ли уехала, то ли умерла, но просила непременно за неё помолиться. А у меня как раз мама болела, и я не дошёл в тот день до работы, а завернул в церковь. Не поверите, Валентин Иванович, первый раз в жизни в двадцать пять лет. Мама выздоровела, а я в церкви остался.
— Интересно! — сказал Валя. — Я вас понимаю.
— Господь меня сподобил, и я за эти две недели другим человеком стал, сам того не заметив.
— У меня что-то похожее было, но я другим человеком не стал.
— Значит, вы для другого Господом предназначены.
— Знать бы, для чего… — задумчиво протянул Шажков и уже как бы на правах знакомого спросил: — Тяжёлая эта работа — священник?
— Не тяжелее, чем другие, но есть специфика. Любить это дело нужно, ну так все профессии любви требуют.
— А верить нужно?
— Конечно. А как же не верить, если сейчас большинство людей, даже не зная об этом, пусть по- своему, но верят. Ну не считать же всерьёз, в самом деле, что человек произошёл от обезьяны? — отец Владимир искренне и с удовольствием засмеялся. — Прошлый век, ей-богу! Мирянин может верить через любовь, бывает, что и через страх, — продолжал он, уже серьёзно, — но священнику этого мало. Вера пастыря должна основываться на знании, как это ни парадоксально звучит. Сейчас прихожане такие начитанные встречаются — что твой теолог. Только у мирян знания веру часто колеблют, так как внешние они, поверхностные, прикладные, знания эти. А у священника на знаниях вера взращивается и духовным опытом питается.
— Ну хорошо, — не сдавался Валентин, — а если священник сомневается? Что, нет неверующих священников?
— Есть, наверное, в душу каждому не влезешь. Но кому священником быть предназначено, те веруют. Коли знаешь, как не уверовать?
— Понял. А можно ещё вопрос из любопытства? Ограничений у священников по жизни много?
