Анвил придерживался мнения, что в разговоре с девушками важно незаметно перевести тему разговора в нужное русло, а не задавать интересующий вопрос прямо в лоб. Потому, поздоровавшись с ней, он представился вымышленным именем и принялся болтать о всяких пустяках, терпеливо выжидая момент, когда разговор подойдет к нужной теме. Увлеченный беседой, он и не заметил, как начал говорить девушке комплимент за комплиментом, и что вот уже пять минут за ними идет здоровенный детина огромного роста и с широченными плечами.
После очередного изящного изъяснения, которое, пожалуй, немного выходило за рамки дозволенного, молчаливый попутчик со словами «Да как же вы мне надоели, ухажеры малахольные!» схватил Анвила за шкирку и легко оторвал от земли. Сыщик почувствовал запах металла, исходивший от рук незнакомца и безошибочно определил в нем кузнеца.
— Сестрица, а это кто? — устало поинтересовался кузнец у девушки.
— Да я в первый раз его вижу, — надула губки сестра кузнеца.
— Понятно, — так же устало выдохнул он и, тряхнув Анвила, как напроказничавшего котенка, перекинул его через плечо и свернул с дороги в лес.
Девушка не придала этому событию никакого значения, будто такое случается каждый день, зато сыщик уж натерпелся страху, пока безмолвный кузнец нес его по лесу до той самой поляны с разлапистым дубом. Именно на этом дереве он хотел подвесить его так же, как сутки назад подвесил Оди — видимо, этот дуб перевидал на своем веку немало таких горе-ухажеров, которым непосчаствилось заговорить с кузнецовой сестрой. Однако Анвилу вовсе не хотелось пополнить их список и провести ночь, вися на дереве, потому он при первой же возможности извернулся, как кот, и, выскользнув из больших сильных рук кузнеца, проворно уполз в кусты, дрожа от страха при мысли, что кузнец сейчас извлечет его оттуда и, предварительно хорошенько отколотив, завершит начатое. Однако брат красавицы только засмеялся и, прибавив парочку смачных ругательств, удалился.
Еще некоторое время Анвил полз дальше, сочтя это самым безопасным методом передвижения. Неизвестно, сколько бы он прополз еще, если бы не увидел прямо перед носом небольшой клочок ткани, зацепившийся за куст. Детально изучив его, сыщик пришел к выводу, что это не что иное, как краешек длинного черного плаща, который вполне мог принадлежать человеку, которого он ищет. Через пару нарлахов[14] он увидел отчетливые следы, примятую траву и сломанные ветки, которые вели вглубь леса. Однако это была не последняя его находка — на маленьком клочке земли, свободном от травы и прошлогодних листьев, запечатлелся весьма странный след, более всего напоминавший отпечаток узкой длинной человеческой руки, но имеющей всего четыре пальца. Анвил не смог определить существо, которому принадлежал след, чему очень удивился — он был сыном охотника и искренне считал, что у леса нет от него никаких тайн. Впрочем, он решил, что лучше от этой твари держаться подальше, потому не стал искать ее следы дальше, а пошел по следам человеческим.
Эти следы были настолько отчетливыми, что даже в сгущающихся сумерках сыщик без труда различал их. Окрыленный нежданным успехом, он и не заметил, как нос к носу столкнулся с тем, кто оставил эти следы — дубина, возникшая прямо перед его лицом, напрочь убила хорошее настроение, которое установилось незадолго до этой встречи.
Анвил огляделся вокруг — перед ним стояли трое удалых молодцев, вооруженных и одетых в не бог весть какие доспехи. Наспех поразмыслив, сыщик пришел к выводу что это те, о которых говорил трактирщик, и что среди них нет искомого оруженосца.
В целом картина выглядела очень традиционной — ночь, лес, одинокий заплутавший путник и трое проходимцев, которые не прочь разжиться чужим добром. Сердце Анвила ушло в пятки, когда он вспомнил, чем обычно заканчиваются такие истории, но, похоже, эти разбойники были в хорошем расположении духа, потому что, пристально оглядев Анвила, снова засунули свои дубинки за пояса.
— И что ж ты, друже, так поздно по лесу-то шастаешь? — спросил один из разбойников.
— Безлунной вам ночи, братья, — торжественным тоном начал Анвил. — Я жрец Самуанда, и иду в Канетмак с секретной миссией.
Сыщик решил, что такие ребята вряд ли тронут жреца духа тумана, почитаемого всеми ворами и грабителями.
— Ну, раз ты жрец Самуанда, то наверняка не грех будет проверить твои карманы. Мы-то, брат, не воры. Нам пламя Камтанда ближе, чем сырость Самуанда.
С этими словами один из наемников, хорошенько замахнувшись, приложился кулаком к левому глазу мнимого жреца, да так, что тот отлетел бы, если бы за его спиной не было дерева. Следующие несколько секунд Анвил видел только россыпь искр, которые от удара сверкнули у него в глазах. Все еще ничего не видя, он почувствовал, как пара рук, грубо схватившись за ремни на груди, сильно встряхнула его, извлекая предательский звон монет.
Анвил уже давно попрощался со своим имуществом и прикидывал, насколько сильно его будут бить. Однако ограбление было остановлено неожиданным событием — невдалеке раздалось страшное завывание, которое походило и на волчий вой, и на крик человека, полный боли и отчаяния. Услышав эти леденящие кровь звуки, наемники в ужасе застыли, на секунду бросив Анвила, но сколько они не вслушивались в ночную тишину, крик больше не повторялся. Когда они пришли в себя и огляделись, Анвила уже не было рядом, да они и не стали слишком усердно его искать, боясь столкнуться с существом, издававшим такие звуки.
Сам же Анвил ни живой ни мертвый от страха сидел на ветке дерева, на которое он вскарабкался со скоростью и проворством белки. Склонность к лазанию по деревьям он обнаружил у себя еще в раннем детстве и с тех пор довел эту способность до совершенства, что не раз выручало его и спасало жизнь.
«Так вот что за песня зверя, — думал Анвил. — Да, мне бы очень повезло, если бы я этого никогда не узнал».
Дождавшись того момента, когда наемники успокоились и вернулись к своим разговорам, сыщик беззвучно перебрался с этого дерева на другое и, передвигаясь таким образом, удалился от места привала наемников на значительное расстояние. Пожалуй, можно сказать, что в данный момент Анвил чувствовал себя хорошо — ему удалось избежать за день столько неприятностей, сколько с ним не случилось за весь последний год; в лесу он чувствовал себя легко и свободно; старые толстые деревья росли так близко друг к другу и имели такие удобные ветви, что по ним можно было легко перебираться, не спускаясь на землю. Единственное, что ему не нравилось — это ушибленный глаз, который сейчас припух и сильно болел при прикосновении. Однако и об этой досадной мелочи он забыл, когда увидел внизу троих людей, двое из которых спали, а один ходил по поляне, меряя ее шагами. Бодрствующий был похож на беглого оруженосца, однако Анвил не был в этом уверен до той минуты, пока тот тихонько не затянул песню на незнакомом языке.
— Сигвальд, если ты не заткнешься, мне придется тебя пристрелить, — недовольно пробурчала сонным голосом девушка, дремавшая чуть поодаль.
Этот миг был моментом торжества Анвила, который наконец-то доказал себе и всем, что он вполне способный сыщик, жаль только, что никто его триумфа не увидел. Лучшей для него наградой был бы хороший сон на переплетении толстых ветвей, однако, собрав вместе факты, сыщик пришел к выводу, что вот-вот здесь произойдет что-то важное, что он не имеет права пропустить, потому, устроившись поудобнее, он стал наблюдать за Сигвальдом, который теперь уже молча отмерял шаги по поляне.
В звездной безлунной ночи под сенью столетних деревьев древнего леса сквозь заросли молодняка пробирался Атх. Он двигался бесшумно, как тень, медленно и терпеливо аккуратными движениями рук раздвигая ветви кустов, с которых так же неслышно падали капельки ночной росы. Густая трава скрадывала его легкие шаги, он был незаметнее кошки.
Вот уже три года молодой саметтардец был бессменным и незаменимым разведчиком Энимора — он единственный из всех, кого когда-либо знал умудренный жизненным опытом бандит, умел так легко растворяться в окружающем мире. Кроме бесшумности шагов, Атх обладал еще одним удивительным свойством — никто с первого раза не запоминал его в лицо, никто не запоминал его настоящего имени, хоть оно и было незамысловатым, его не замечали в толпе. Поговаривали, что на нем от рождения лежит печать Самуанда, и что он мог бы стать главным шпионом самого алгарда, если бы не выбрал путь беззакония, разгула и мрачного веселья на чужих костях.
Хотя не вполне справедливо говорить, что он выбрал этот путь — скорее путь выбрал его, Самуанд
