В комнату, чертыхаясь, ввалился Васька Старлей. В руках у него был новая упаковка пива, а в глазах — вечная пубертатная тоска.
— Последнее, — простонал он, грохая пиво на стол.
Максик отозвался с пола жалобным всхлипом, и заорал за стенкой, у соседей, патефон.
— «Рио-рита», — злобно сказал Старлей. — Хуй ебаный, а не «Рио-рита».
Пластинка скрежетнула, и вправду зазвучало что-то про ебаный хуй.
В отличие от своего эмиссара, его превосходительство ротмистр Чача производил впечатление редкостного тупицы. Почему-то Игреку никак не удавалась разглядеть его лицо. Над воротничком снежно- белой рубашки маячило нечто расплывчатое вроде пористого и жирного блина. Зато кисти рук у его превосходительства были выдающиеся, особенно костяшки пальцев. Мощные, поросшие черным волосом, а пальцы красные и мясистые. Как ни старался Игрек отвести глаза, а взгляд невольно притягивался к этим костяшкам, будто они таили некое смутное, но заманчивое обещание.
— Еще, — сказал его превосходительство, и Игрек, вздохнув, в пятый раз запустил файл.
На небольшом экране лэптопа высветился прозрачный аквариум с подопытными мышами. Крышку аквариума заменяло серое ухо излучателя. Палец экспериментатора (игрековский палец) нажимал на кнопку, включая прибор. Более тонкая, женская рука (лаборантка Эллочка, ох эти пластиковые кудри цвета несбывшейся надежды) в резиновой перчатке опускалась в аквариум. В руке была зажата иголка. Левой рукой Эллочка прижимала одну из мышей, а правой сильно колола в основание хвоста. Мышь отчаянно вспискивала. И одновременно в унисон пищали и все остальные мыши. Игрек выключал излучатель, и на сей раз мучимая мышь пищала в одиночестве, пока остальные продолжали сновать по клетке. Палец на кнопке — пищат все мыши. Палец с кнопки — одна. И снова. И снова.
— Бедные мученицы науки, к вам обращаю я думы свои, — меланхолично сказал Кир. Он явно скучал.
— Цыть, — отрубил Чача. Сырой блин обратился к Игреку: — Все это впе-ча-тля-ю-ще. Ну а мы почему должны спонсировать ваши экс-пе-ри-мент[ы]?
— М[e]нты, — вяло поправил Кир.
— Цыть.
Две дырки в блине впились в лицо Игреку как бы укоризненно, и Игрек почувствовал, как втягивает его в себя непропеченное тесто и сырая блинная муть.
— Господин полковник, представьте, что вы допрашиваете… подозреваемого. Террориста. А он молчит. Знаю, у вас есть способы… и все же они работают не всегда, особенно с этими смертниками, им-то уже все равно, жить или умирать…
— Э-э, батенька, не скажите, — оживился блин и весь даже залоснился от радости, что говорят о знакомом предмете, — им-то как раз хочется помереть, и красиво. А помереть мы им не даем. Живут, сцуки, и мертвым своим товарищам завидуют. Это мы и сами…
Игрек вздохнул.
— Суть не в пытках. Под разработанным мной излучением сознания объектов как бы сливаются. Все, что знает ваш террорист-смертник, будет знать и следователь…
— И наоборот, — тихо добавил Кир.
Игрек едва удержался от того, чтобы не швырнуть в приятеля пепельницей.
— Я разрабатываю сейчас излучатель с односторонним действием. Более того, у новой модели будет возможность подключаться к любым мобильным устройствам. Представьте: ваш оператор сможет контролировать какое угодно число объектов, не выходя из этой самой комнаты. Он скажет: «Прыгай», — и террорист сиганет в канализационный люк. Полное слияние и полный контроль. Но для опытов мне нужны деньги…
«Ничего, — думал Игрек, — ничего. Еще немного пошевелят своими блинными массами и заплатят. Они и знать не знают, ЧТО я на самом деле хочу сделать. А когда узнают — если успеют, конечно, — поздно будет. Позд-но».
И он улыбнулся.
В подводном дворце Медузы стены сложены из кораллов, а полы вымощены перламутром. В подводном дворце Медузы таинственно мерцают заплывающие в окна глубоководные удильщики, и в удочку каждого впился зубами премудрый морской карась и тоже светится розовато. В подводном дворце Медузы нитками жемчуга свисают со стен анемоны и холодно сияют сгустки азотфиксирующих бактерий. Все есть в подводном дворце Медузы, лишь нет самой Медузы и нет меня. По просторным залам разносится тихий детский плач. Это плачет девочка Ирочка. Она истоптала сотню водолазных железных башмаков и изгрызла сотню неводов, пробираясь к дворцу, — но не нашла здесь ничего, кроме света и тишины.
Блин за время долгого разговора успел высохнуть и потрескаться. Трещина — это, похоже, улыбка.
— Деньги мы вам дадим. Насчет остального… Кирка, у тебя вроде бы есть друзья среди наших радикалов?
— Это среди фашистюг, что ли? — лениво цедит Кир. Вытягивает длинные ноги и сам вытягивается, незаметно заполняя кабинет, как растущая к вечеру тень. Блин уже и со всеми своими мясными костяшками мельчает, съеживается, не блин — Колобок. Ам — и съест его хитрый лис Кирка. — Среди наших правых, горячих, молодых и слегка опрометчивых, но неизменно держащих верный курс товарищей? А как же, найдутся.
Блин трескается, уже недовольно.
— Шутишь, Кирка? Смотри, дошутишься. Но вот что, — он обращается уже к Игреку, — никаких зэков мы вам, конечно, не дадим. Но если несколько хачей — я имею в виду гостей столицы родом с солнечного Кавказа, лишенных регистрации и прописки, — случайно захотят зайти к вам в лабораторию на огонек? Их ведь и так порежут, а тут польза. Всякий человек рожден, чтобы пользу приносить, верно, Кирка?
— Железно.
За полосками жалюзи сгущаются сумерки и загораются огни проспекта. Бом-бом — гудят часы на башне, отсчитывая дискретное время. Не вечно им отсчитывать. Бом-бом.
Представим лагуну, дно которой поросло актиниями. Их широко раскрытые лепестки напоминают язычки пламени или чашечки цветов, хотя по сути своей — жадная пасть осьминога. Лагуна спит, вода в ней прозрачна, голубоватые солнечные лучи покачиваются, как осинки в едва потревоженном ветром лесу. А вот из норки под камнями выплывает маленькая красная рыбка. Едва сменившая мальковую чешую, а потому любопытная, она подплывает к актиниям и тычется носом в первый цветок. Мгновение — и венчик щупалец хищно схлопывается, унося незадачливого зеваку в вечно голодный желудок. Но это не все. Колебания расходятся по воде, и анемоны захлопываются один за другим. Со дна поднимаются облачка мути. Еще минута — и волнение в бухте утихает, вода проясняется, а вместо цветочного поля из песка торчат уродливые обрубки. Всякая цепная реакция начинается с чего-то. ВСЯКАЯ реакция начинается с чего-то. Сталагмит растет из нескольких миллиграммов известняка в упавшей на пол пещеры капле. Миниатюрная трещина в фундаменте предвещает падение небоскреба, крохотное пятнышко гнили — начало смертельной болезни. В истории Игрека первой сожранной рыбкой следует считать все же не вечных мучеников науки — крыс, и даже не говорливых енотов, за которыми глаз да глаз, а разношерстную компанию, собравшуюся в подсобном помещении через три недели после беседы с блинно-хренным превосходительством. Игрек задумчиво разглядывал их сквозь прозрачную с одной стороны перегородку. Лабораторию ему выделили в одном из подвалов Дворца Справедливости, что было отчасти и неплохо для задуманных им опытов. С другой, совершенно непрозрачной стороны перегородки беспокойно переминались два-три среднеазиата, то ли узбека, то ли таджика; несколько мрачных кавказцев переговаривались вполголоса. В стороне сидела парочка корейцев, хотя, возможно, и таиландцев, и один угрюмый негр. А в углу испуганно озирались два молодых бомжа невнятной расовой принадлежности. Старый бомж присел на корточки и к происходящему был равнодушен.
— Вот, — сказал Игрек бледнеющей и краснеющей Эллочке, — наконец-то нам представился случай
