Оставалось определиться с местом выступления. Во время оккупации возможности передвижения по стране были ограничены, но таким проходимцам, как мы, все было нипочем. Немцы запрещали проезд к некоторым приморским городам, таким как Сен — Назер, Гавр, и многим другим. Но именно в этих городах были кабаре и кинозалы, готовые нанять артистов. В то время поезда на всякий случай замедляли ход перед въездом на мосты, которые могли быть заминированы партизанами. Зная это, мы соглашались на ангажемент в таких местах, куда другие артисты отказывались ехать. Например, когда поезд подъехал к последнему мосту перед Гавром, мы воспользовались замедлением хода, спрыгнули с него и на перекладных — трамвае, какой?то колымаге, газогенераторной машине — добрались?таки до места, где нам предлагали работу. Поскольку артистам, которые должны были выступать после нас, не всегда удавалось пересечь демаркационную линию, мы иногда оставались в одном и том же заведении не одну, а две недели. В Сомюре пробыли даже три недели. Затем — естественно, на велосипеде, да притом одном на двоих — отправились в Анжер, чтобы заменить одну из величайших французских певиц реалистического направления по имени Дамиа, которая так и не смогла приехать. Путь до Сомюра был неблизкий, но перспектива получать те же деньги, что известная артистка, еще как стимулирует! Чтобы проехать из одного района в другой, нужны были официальные разрешения, но, если большинство актеров боялось ареста, то Роша и меня пугало лишь одно — остаться без работы. Однако должен признаться, что нами в наибольшей степени двигало легкомыслие.
Манушян
До того как Мисак Манушян стал героем Сопротивления, в армянской общине он был известен в основном благодаря своим стихам. Они с женой Мелинэ часто приходили к нам поговорить о театре, поэзии, а иногда — о некоторых действиях, предпринятых против слишком усердных коллаборационистов, высокопоставленных членов армии оккупантов и немецкой комендатуры. Разговоры велись шепотом, словно и стены могли понимать армянский язык. Еще Мисак обожал играть в шахматы — это он научил меня основам игры.
В 1944 году Манушяна и его группу арестовало гестапо. Плакаты, напечатанные миллионными тиражами, были расклеены по всей столице, по всей Франции. На них были изображены лица преступников, тех, кого называли «иностранцами». Было видно, что их били и истязали. Впоследствии мы узнали, что Мисак получил четырнадцать переломов лицевых костей. Мелинэ в панике спряталась у нас. Мы с тревогой ждали новостей. Они оказались плохими — все схваченные участники Сопротивления, «террористы», как их называли немцы, были расстреляны.
Бог мой, сколько разочарований…
Подписание германо — советского пакта разрушило все наши большие надежды и прекрасные иллюзии. Мы боролись за «радостное завтра», но это «завтра» оказалось безрадостным: Советы должны были открыть нам врата рая, а вместо этого с большим успехом сумели организовать для нас ад. Все чаще и чаще ходили слухи о неблаговидной роли партии, в частности, в деле тех самых участников Сопротивления группы
После казни группы Мисака Манушяна мы все очень беспокоились, поскольку, когда Мисак нуждался в сотруднике не из членов группы, он часто обращался к армянским женщинам. В частности — к моей матери, которая до и после акции покушения наряду с другими развозила оружие в детской коляске, чтобы уничтожить все следы на тот случай, если нацисты арестуют кого?либо из партизан.
Долгое время после воззвания 18 июня, которое мне так и не удалось поймать на волнах передачи «Французы обращаются к французам», переданной каналом Би — би — си, мы вместе с остальной молодежью ходили по улицам и как безумные выкрикивали:
Нацистский военный, услышавший этот разговор, не мог знать, что «американская знаменитость» на языке нашей профессии — это всего лишь артист, выступающий в конце первой части представления. Тот удар не имел серьезных последствий, и мне не пришлось совершить путешествие в Германию на
Освобождение
Радио Лондона, «Французы обращаются к французам», де Голль, Освобождение… На окнах развешиваются флаги, они уже скоро придут, они пришли… Подождите, это еще не они… Да нет же, нет, они! И снова вывешиваются флаги — наш трехцветный и флаги союзников. Август 1944 года, весь Париж вышел на улицы. Это радость одних и страх других, это военные униформы союзников на тротуарах столицы, проезжающие танки, преследование коллаборационистов и музыкантов, их поимка, исправление и осуждение, зачастую чересчур поспешное. Мы с Аидой и Мишлин, стоя на тротуаре улицы Лафайет, демонстрировали союзникам бурную радость, а они горстями бросали нам шоколад и жвачку. В общем?то, говоря «нам», я имею в виду Мишлин и Аиду, я же только складывал все это в сумку. Потом я обменял наши трофеи на другие вещи, которых мы были лишены в течение многих лет, и которые я так любил.
Чтобы отомстить за наши страдания, налысо стригли женщин, порой как следует не разобравшись, вешали на фонарных столбах коллаборационистов, преследовали фашистов — поли- цейских, покончили с торговцами, обогатившимися благодаря войне, посадили в тюрьму Саша Гитри только за то, что он был знаменит, а по ходу дела сводили личные счеты, продавали соседей и т. д., и т. п. Судили порой без разбора и много чего делали, делали, сделали, но все же — и это важнее всего — стерли последние следы пребывания серо — зеленых, испоганивших наши города и села.
Наконец?то мы свободны, теперь можно посвятить себя обыденным, простым и приятным делам. Одни испытывали страх, другие — радость и надежду на скорое возвращение пленных. Но надо было развлекать военных, впервые открывших для себя Париж, город мифов. «О — ля — ля, прелестные девицы!», квартал Пигаль, кабаре, «Мулен — Руж», френч — канкан — иначе говоря, полный фольклорный набор, который гипнотизирует и притягивает мужчин всего мира. Ночные кабаре вновь открыли двери для посетителей, нужны были дополнительные развлечения, раздетые девочки, новые ритмы…
