Увеличившись с моим появлением, семья состояла теперь из отца, матери, моей сестры, маминой бабушки — единственной оставшейся в живых из родственников по материнской линии, и меня. Мы обосновались в двадцатиметровой комнате на третьем этаже дома с меблированными квартирами на улице Месье — ле — Принс, 36, в самом сердце Латинского квартала. Хозяевами его были месье и мадам Матье. У нас было темное помещение с «ванной комнатой» в углу, состоявшей из колченогого комода, на котором стояли таз и кувшин с водой. Тут же за занавеской было нечто вроде алькова, в нем — кровать моих родителей. Ложась спать, они задергивали занавеску, «как в театре». О какой личной жизни тут можно говорить! Прабабушка спала на продавленном диване, а мы с сестрой валетом на складной металлической кроватке, которую раскладывали по вечерам. Украшением комнаты — и каким украшением! — служила печка фирмы «Годен», исполнявшая функции обогревателя и плиты. Воду набирали на лестничной клетке, туалет был этажом выше, сплошная роскошь и комфорт! Комната была настолько мала, что однажды Аида села на плиту. К счастью, ожоги оказались не слишком серьезными. Играли мы на лестничной клетке, где стоял старый, видавший виды диванчик из бистро, обитый чертовой кожей. Помнится, мы с отцом часто располагались там, словно в своей гостиной, и с наслаждением жевали то, что между собою называли «американской резинкой».
Стоп — стоп! Не будем торопиться. Речь?то идет обо мне. Так на чем я остановился? Ах, да! И вот появляюсь я и подаю голос… пока что бесплатно. Я кричу, я ору, и происходит все это в квартирке в VI округе Парижа, о которой я говорил. Голос мой не взволновал никого, кроме матери, и это был первый провал, за которым последовали многие другие. Но та пара оплеух уже из «другой оперы», я еще успею рассказать о них.
В то время наш дедушка по отцовской линии, которого сестра Аида прозвала «Азнавор — баба», и прозвище это сохранилось за ним до самой смерти, итак, наш дедушка, в сопровождении любовницы, пышнотелой пруссачки, которая отбила его у жены и детей, тоже перебрался в Париж. Зачем? Нетрудно догадаться: чтобы сбежать от жены и посторонних взглядов, ведь он занимал завидную должность шеф — повара при губернаторе Тифлиса, столицы Грузии. А еще затем, чтобы не затевать развод, по тем временам дело трудное и не очень уважаемое. И, наконец, без сомнения еще и по той причине, что революционеры — коммунисты заставляли прислугу богатых и знатных сограждан мыть улицы под градом оскорблений и насмешек. Так или иначе, но, отплывая во Францию, парочка объявила себя мужем и женой. Это упрощало все проблемы. Как им удалось «приземлиться» в нужном месте и разыскать нас? Ответа на этот вопрос не знает никто. Не будучи армянами из Турции, они оказались в привилегированном положении, и им не пришлось испытать убийственные гонения прихвостней власти младотурков. Должно быть, Азнавор — баба имел объемистую кубышку, потому что, едва успев обосноваться в Париже, стал владельцем заведения, которому дал название «Кавказский ресторан». Это был один из первых ресторанов русской кухни во Франции, и находился он на улице Шамполион, 3, в двух шагах от Сорбонны. Открытие ресторана день в день совпало с моим появлением на свет божий. То есть я родился, можно сказать, на ресторанных задворках.
У деда был вспыльчивый характер. Должно быть, его «немного раздражал вид кухонной плиты». Тевтонке приходилось за это отдуваться. Возможно, в глубине души он не мог простить, что она вынудила его бросить семью в тот момент, когда в Грузии происходили столь печальные исторические события. Когда он чувствовал срочную необходимость снять нервное напряжение, то говорил строгим голосом, указывая пальцем на пол ресторана: «batval», что по — русски означает «подвал». Она, как и полагается дисциплинированной немке, безропотно поднимала дверцу люка и, потупившись, спускалась вниз в сопровождении своего мужчины, который устраивал ей хорошую взбучку, после чего, успокоенный, возвращался к своим плитам. Мы же ликовали. Эта женщина, настоящее имя которой было Элизабет Кристофер, того заслуживала. Родилась она в России в одной из прусских семей, что переселились туда, следуя за Екатериной Великой. Едва говорила по — армянски, более — менее — по — русски, но немецкий ее был безупречен. Из всей семьи она любила только меня и всегда обращалась ко мне по — немецки. Когда вермахт захватил Францию, эта женщина предложила свои услуги посольству Германии, и ей дали работу уборщицы в комендатуре. «Хайль — Гитлер!» — тряпкой туда, «Хайль — Гитлер!» — шваброй сюда,
Довольно любопытный родственник
Не каждому выпадает удача иметь в семье настоящего факира. Один из двоюродных братьев моей матери, факир Тара — бей, в довоенные и послевоенные годы пользовался у публики огромным успехом. Во время представления он ложился на доску с гвоздями, прокалывал щеки и тело длинной иглой и еще утверждал, что способен по заказу вызвать у себя кровотечение. Мог убедить публику, что море вот — вот хлынет в зал и затопит его, вызывая тем самым мгновенную панику. Некоторые из зрителей пускались в бегство, и тогда, благодаря своему дару внушения, он успокаивал умы: море отступало, публика успокаивалась. Его коронным номером была каталепсия. Происходило это так. Факир ложился в гроб, наполненный песком, помощники забивали крышку гроба, который затем опускали на дно озера или моря на сорок пять минут, по истечении которых извлекали на берег. Еще он мог усыплять людей. Мама рассказывала, что, будучи ребенком, дядя пытался усыпить ее, но в результате заснул сам. Тара был настоящей знаменитостью, а вдобавок еще и бабником, настоящим женским угодником. Ему приписывали многочисленные романы со знаменитыми актрисами того времени. Чтобы как?то дожить до конца месяца, он составлял гороскопы и продавал маленькие склянки с таинственной жидкостью, обладавшей, по его словам, какими?то магическими свойствами.
В ранней молодости Тара побывал в Индии, где обучался искусству магии и, в частности, гипнозу. Мрачный, глубокомысленный, беспокоящий взгляд, в сочетании с бородой, специально отрощенной для полноты образа, придавали моему дяде вид мыслителя, что сильно контрастировало с разгульным образом жизни, который он вел по ночам. Наши родители встретились с ним в Салониках вскоре после геноцида. Отец, в тот момент безработный, неожиданно для себя оказался нанят кузеном в личные секретари. Ему было поручено готовить обертку для таинственных талисманов, приносящих славу и богатство. В Салониках Тара нашел великолепный источник дохода в лице местного судьи, которого убедил в том, что в окрестностях места рождения последнего зарыты сокровища, и, чтобы завладеть ими, необходимо провести «изыскания». Эти гипотетические «изыскания» и выручали дядю каждый раз, когда у него не хватало средств дотянуть до конца месяца. Таким образом, благодаря легковерности наивного чиновника, мамин кузен жил припеваючи шесть месяцев, пока ему не пришлось покинуть город под угрозой лишения свободы. Однажды отец заметил ему, что магическое содержимое флакончиков подходит к концу. «Да помочись туда, и дело в шляпе», — ответил Тара.
Этот Тара не был ни магом, ни прорицателем. Он был артистом и любил хорошо пожить. Один журналист, не помню его имени, но фамилия его была Эзе, посвятил дяде книгу под названием «Факир — мистификатор и его компания». Публикация книги не причинила Таре никакого вреда. Тому, кто дарит мечты, будь он факир, мистификатор, артист или поэт, люди всегда рады.
Но, если вы не против, вернемся к истории моих родителей и моей жизни. Иначе говоря, продолжим! Зарабатывая пением, отец, которому хорошо платили за участие в ностальгических мероприятиях, организуемых русскими и армянскими эмигрантскими общинами, поступил, наконец, на постоянную службу в свою общину. Это позволило нам переехать в более комфортабельную меблированную квартиру на улице
