являлись свободными, хотя были и «сервы» — рабы. Но многие арендовали землю у дворян. А там, где дворяне утратили собственность, они сохраняли другие феодальные привилегии. Право суда в той или иной округе, права на леса, воду, рыбу. И «священное право» на охоту, позволявшее дворянину скакать с собаками по чужим полям. Крестьянам запрещалось строить изгороди, чтобы не помешать охоте, убивать зайцев, голубей, куропаток, портивших посевы. В некоторых провинциях запрещалось даже убирать урожай, пока не оперятся птенцы куропаток. Часто такие привилегии становились просто источником дворянского дохода. Хочешь поставить изгородь, убрать осыпающееся зерно — плати.
4/5 крестьян не имели лошадей, 2/3 не имели коров. Редко держали свиней из-за их прожорливости. Предпочитали выращивать птицу и овец. Но шерсть, мясо, сало, молоко, масло, яйца, цыплята самими крестьянами почти не употреблялись. Они шли на продажу, чтобы уплатить налоги. Хотя выручки от хозяйства на это часто не хватало, приходилось еще и подрабатывать: прясть и ткать на дому, батрачить. И подавляющее большинство французов цели себе ставило минимальные — выжить, суметь внести подати и обеспечить будущее хотя бы одному из детей (а он, глядишь, и родителей поддержит в старости). Обитали в маленьких хижинах с земляным полом без окон и трубы (окна и трубы облагались налогами). Топили очагами, где жгли торф или хворост. В той же хижине держали скот и птицу. Носили одежду из домотканого холста и сукна, зимой обувались в деревянные сабо, а летом и без них обходились.
Техника земледелия была самая примитивная — самодельная деревянная соха, мотыга, заступ. А в еду шло все, что можно съесть, вплоть до трав и корней. Епископ Масилон писал:
«Народ в наших деревнях живет в чудовищной нищете, ни сена на постели, ни утвари. Большинству… не хватает их единственной пищи, ячменного или овсяного хлеба, в котором они вынуждены отказывать себе и своим детям, чтобы иметь чем оплатить налоги… Негры наших островов бесконечно более счастливы, так как за работу их кормят и одевают с женой и детьми, тогда как наши крестьяне, самые трудолюбивые, при самом упорном труде не могут обеспечить хлеба себе и своим семьям и уплатить причитающиеся с них взносы».
Имелись, конечно, и зажиточные хозяйства. Но сборщикам налогов, а уж тем более откупщикам, было без разницы, с кого получить деньги, главное — получить. Поэтому подати они раскладывали по своему усмотрению. И во Франции нередко получалось так, что разбогатеть — значило быстрее разориться. А разорившимся, потерявшим с молотка клочок земли и крышу над головой, оставалось искать работу поденщиков или пополнять армию люмпенов. Пополняли ее и «лишние» дети — когда земли не хватало, а побочные промыслы отсутствовали, их порой отправляли «искать счастья». На все четыре стороны. Людовику XIV пришлось издать особый эдикт против пауперов. И тем не мецее при нем в Париже возникло целое «королевство бродяг» из нищих, воров, жулья. Оно имело свою иерархию и законы, то бишь стало первым образцом организованной преступности.
Впрочем, и у провинциальных дворян жизнь была не блестящей. Поместья давали очень маленький доход. Замки разваливались, на ремонт денег не было. Зимой было холодно, приходилось постоянно ходить в теплой одежде. Французский историк Л. Февр так описывал их быт: «Они обычно едят у себя на кухне, которую в провинциях называют «
Кольбер провел ряд финансовых реформ, но не в пользу простонародья, а для поддержки мелкого дворянства. Для крестьян на 1/3 снизили талью (прямой налог), но увеличили оброк сеньорам. Был издан и эдикт о «трияже», позволявший сеньорам отбирать 1/3 земли крестьянской общины. А налоги в казну Кольбер начал перекладывать на города. Придумывались и другие способы пополнения бюджета. Так, стало широко практиковаться «выжимание губок». Должностным лицам позволяли обогащаться неправедным образом, а потом сажали с конфискацией. Были вдруг аннулированы все государственные долги частным лицам и банкам, а также выплата процентов по старым займам. Сократили большое количество доходных должностей (с придумыванием и продажей новых).
Еще одной «находкой» Кольбера стала кампания «раздворянивания». При прежних королях многие разбогатевшие люди пролезали в высшее сословие через покупку судейских должностей, патентов, получая титулы за какие-то услуги или по блату. Теперь все подобные пожалования были одним махом отменены. Что вызвало чрезвычайный восторг «настоящих» дворян — правильно, мол, надо очистить «благородных» от тех, кто к ним затесался. Но оказалось, что и изрядная доля «настоящих» дворян давно потеряла свои патенты и грамоты на титулы. А подтвердить их можно было только за внесение кругленькой суммы. Да и изгнанным из дворянства нуворишам, ежели они хотели вернуться в это сословие, начали продавать новые патенты — по 6 тыс. ливров.
Разумеется, недовольных хватало. Тем более что раньше Ришелье и Мазарини становились громоотводами народного возмущения, и королей оно почти не касалось. А Людовик, взяв на себя функции главы правительства, стал первым монархом, которого французы начали поносить в памфлетах и куплетах. Но он стал и первым, кто создал во Франции широкую полицейскую сеть. Страну наводнили шпионы. И за «непочтительные» отзывы о короле людей хватали, резали языки и ссылали на галеры. Инакомыслия Людовик вообще не терпел. Раздавил последнюю оппозицию — «благонамеренных» католиков-ортодоксов, запретив Общество Святых Даров. Повел атаку и на гугенотов. Хотя они-то оппозицией не были, наоборот, верно служили королю. Но он считал, что в его королевстве все должны веровать и думать единообразно. Ну а учитывая их верность, вместо прямых гонений сперва применил более мягкие средства — в 1665 г. вышел указ, что гугеноты, перешедшие в католичество, могут не платить долгов бывшим единоверцам, на 2 года освобождаются от налогов и от постоя войск.
Тяготы подданных Людовика не волновали. Он поучал, что любые, даже самые незначительные поблажки простонародью — это серьезные признаки политической слабости. Ежегодно в тюрьмы попадали 2–3 тыс. нарушителей одной лишь «габели», то есть всего лишь продавцов и потребителей контрабандной соли. Но и им приговоры выносились суровые — виселицы, галеры. Тут надо заметить, что Людовик и его помощники хорошо научились решать задачи «комплексно». И мятежи, недовольство, бродяжничество «помогали» созданию флота. Для него требовалось формировать команды, а гребцов не хватало. Или хватало ненадолго. Прикованные к скамьям, они работали тяжелыми веслами по 10–12 часов в сутки, в рот им вставляли специальные затычки из пробкового дерева, чтобы не орали, когда их подгоняют плетьми из воловьих жил. А кормили отвратительно. Если же кто-то и доживал до срока освобождения, его все равно не отпускали — раз уж попал, пусть гребет до конца. И судьи специально получали указания: приговаривать на галеры. Каторжников даже покупали у соседей — например, заключили договор с герцогом Савойским о передаче Франции его осужденных.
Что же касается остальных реформ, то результаты их были весьма сомнительными. Так, промышленные предприятия, понастроенные Кольбером, оказались убыточными, с 1664 г. их приходилось ежегодно поддерживать субсидиями в 1 млн. ливров. А частные предприятия разорялись из-за больших налогов и французской системы регламентации. Ведь контролеры над промышленностью — это тоже были должности, которые государство могло продать! И плодило этих контролеров. Существовал, скажем, целый штат «инспекторов пива». А чтобы они не придрались к чему-нибудь и не закрыли пивоварню, надо было отстегивать взятки. Известен и скандал в Руане — там королевские чиновники приходили на мануфактуры и под видом контроля за качеством начинали портить товары. Пока не получат на лапу. В итоге большинство возникших мануфактур быстро вылетели в трубу. А в Вест-Индской и Ост-Индской компаниях в число пайщиков поналезли королевские фавориты, а деятельность компаний принялись регулировать все кому це лень — Людовик, министры, торговая палата. Дела с самого начала запутались, и большинство
