– Пит мертв, – без всякого выражения сказал Дарелл.
– Хорошо, – Мужчина ухмыльнулся. – Он был глуп, вы же знаете.
Дарелл ничего не сказал. Он почувствовал, как при этих безжалостных словах на него накатывает волна ярости, но понимал, что цель реплики в том и состоит, чтобы вывести его из себя, а потому спокойно ждал, что последует дальше.
Джулиан Уайльд передвигался с грацией дикой кошки. Его английское произношение было почти безупречным, если не считать некоторых мелочей; то, как он произносил отдельные гласные звуки, выдавало, что родом он из Центральной Европы. Он мог быть с Балкан, из Чехословакии или Польши – судя по выступающим славянским скулам и густым светлым волосам. Карие глаза были жесткими и быстрыми, руки – большими и сильными. Вокруг него распространялось какое-то чувство опасности, словно внутри сильного и беспокойного тела тикала адская машина. На нем был английский твидовый пиджак, свободные фланелевые брюки и белые спортивные туфли. Когда он улыбался, становились видны острые белые зубы.
– Вы знали Пита ван Хорна, верно? – спросил он. – Что вы сделали с телом?
– Я знал его. Его тело в безопасном месте.
– Хорошо. Мы же не можем без надобности позволять чуме распространяться, верно? – Уайльд сделал паузу. – Я сказал вам, чтобы вы сели, друг мой.
– Мы с вами не друзья. Вы пришли сюда для того, чтобы заняться делом?
– Прежде всего я пришел сюда для того, чтобы выяснить все о Мариусе.
– О ком?
– О моем брате Мариусе. Он не при чем. Он просто ужасный идиот. Что вы с ним сделали? – Голос Уайльда звучал очень жестко. – И не делайте вида, что вы удивлены или ничего не знаете. Вы же понимаете, что вам не удастся от меня отделаться. Ребята, я отдам все на свете, если вы будете вести себя разумно. Но если вы упрятали Мариуса в тюрьму и собираетесь отправить его на допрос в Звездную палату[3], то вы пожалеете об этом.
– О нем я ничего не знаю, – сказал Дарелл.
– Я не верю. У вас слишком спокойный вид.
Дарелл ничего не ответил. Какое-то время он размышлял, не схватить ли ему Джулиана Уайльда и не разоружить ли его. Пожалуй, он бы мог это сделать. Джулиан Уайльд был мужчиной крупным и сильным, и несомненно он вооружен; однако игра стоила свеч, если бы удалось этим и закончить все дело. Беда в том, что никто не мог сказать, какие меры предосторожности мог принять Уайльд. Было в нем что-то роковое, что заставило Дарелла отказаться от этой мысли – какой-то животный блеск в глазах, какая-то диковатость в изгибе губ. Существовала банда международных авантюристов, которые не знали моральных ограничений. И печать принадлежности к такой банде лежала на Джулиане Уайльде, тут не могло быть никаких сомнений.
– Мы ничего не знаем о том, что случилось с вашим братом, – сказал Дарелл, – Я уверен, что мы его не задерживали.
– Вы схватили его, я уверен. Иначе с чего бы ему исчезнуть? Я хочу, чтобы он вернулся, приятель. И я возмущен, что вы против нас такое затеяли. В результате цена увеличится. Теперь мы хотим получить десять миллионов.
Дарелл изумленно уставился на него.
– Но я имею полномочия вести с вами переговоры только о пяти миллионах долларов.
– Очень плохо. В результате ваших глупостей цена поднимается до десяти. Наличными, в Народном банке Швейцарии. И за каждый час отсутствия Мариуса цена будет увеличиваться на десять тысяч. Понятно?
– Я не уполномочен...
– К черту ваши полномочия! – резко выкрикнул Джулиан Уайльд. На верхней губе у него выступили капельки пота. – Я хочу, чтобы Мариус вернулся обратно, живой и невредимый. Я не слишком заботился об этом паршивце все прежние годы, стараясь пробиться наверх, но не могу позволить, чтобы в последнюю минуту ему пришлось бы расплачиваться за все грехи.
– Не знаю, смогу ли я что-то сделать, – сказал Дарелл. – Но судя по тому, что я знаю, ваш брат мог заплатить ту же цену, что и Пит ван Хорн.
– Нет! Мариус знал, как обращаться с этой штукой.
– Он что, был биохимиком?
– Не беспокойтесь, мы оба знали как обращаться с 'Кассандрой'.
– Стало быть, вы достаточно хорошо знали, как с ней обращаться, чтобы распространить чуму в Доорне?
– Она там хранилась, – быстро сказал Уайльд.
– Но пятеро рыбаков умерли.
– Ну, это их вина. Один из них оказался слишком шустр, и им всем пришлось за это поплатиться. Любой, кто встанет у нас на пути, за это заплатит.
– И их смерть вас не беспокоит? – спросил Дарелл. – Вы всерьез собираетесь убить миллионы людей?
В комнате наступило молчание, и в этой короткой паузе Дарелл вновь услышал крики купающихся на берегу, возгласы и стук мячей на теннисных кортах, звонки велосипедистов. Солнце за окном освещало невинный отдыхающий мир. Но все, что происходило снаружи, казалось нереальным, настоящая реальность была только здесь, в этом гостиничном номере, в словах, которые сгущали атмосферу между ними.
В Джулиане Уайльде произошла какая-то неуловимая перемена – появилось ощущение опасности и безрассудства, полной отрешенности от нормальных человеческих ценностей. Наблюдая за ним, Дарелл внутренне содрогнулся. В Уайльде было что-то странное. Его английские манеры выглядели какими-то ненастоящими. Внезапно Дарелл ощутил себя так, словно пригласил в комнату что-то чуждое, что изменило атмосферу и окрасило весь день роковой и не имеющей себе равных опасностью.
Он мысленно содрогнулся. Либо он заболевает, что означало неотвратимо шагнуть вслед за Питом к смерти, либо позволил этому человеку с какой-то гипнотической силой себя подчинить.
– Ну, теперь вы поняли, о чем идет речь, – вдруг сказал Уайльд. – Я имею в виду, что вы должны вернуть Мариуса живым и здоровым, ясно? Цена теперь составляет десять миллионов – и взамен вы получите все, относящееся к 'Кассандре': лабораторию, оборудование и емкости с вирусом.
– А как мы можем быть уверены, что вы не оставили себе достаточного количества, чтобы снова нас шантажировать?
– Вы и не сможете быть уверены. Вам придется просто нам верить.
– А если мы этого не сделаем?
– Придется, – Уайльд криво усмехнулся. – Запомните, Мариуса верните к шести часам. К этому времени я подойду. И как пай-мальчик договоритесь об увеличении счета в банке. Иначе...
Рука Уайльда мелькнула так быстро, что Дарелл даже не успел заметить выхваченный нож. Тот вылетел из рукава, и солнце на миг блеснуло на его лезвии, когда Уайльд метнулся через комнату и приставил нож к горлу Дарелла. Дарелл не пошевелился, но его темные глаза стали почти черными, когда он сказал:
– Уберите нож, Уайльд.
– То, что я сейчас проделал с вами, я могу сделать со всем миром. Ясно? Я хочу быть в безопасности и хочу быть богатым. Я страдал и ждал все эти годы не напрасно. Ни я, ни Мариус не допустим никакого обмана. Я сказал то, что сказал. Мы скорее умрем, чем проиграем... так же как умрете вы, если к шести часам не вернете мне Мариуса и не заключите сделку.
В карих глазах Уайльда, в его жесткой безжалостной усмешке промелькнуло что-то звериное. Дарелл почувствовал укол ножа в горло и повторил:
– Уберите нож, Уайльд, или вы его потеряете.
– Потеряю? Правда? Понимаете, я влюблен в этот нож. У меня долго были два таких совершенно одинаковых ножа. Если бы вы могли видеть рукоятку, то заметили бы на ней череп и скрещенные кости, – символ старой надежной элиты гестапо. Она инкрустирована серебром и слоновой костью, вот так-то. Нацист, которому принадлежал нож, умер, когда начал бить бедного Мариуса. Мариус никогда не умел постоять за себя. Не слишком ли много я вам рассказываю? Это все, наверное, записывается? Вы что,
