Дождь стучал по его спине. Плечи болели. Он снова почувствовал удар в дверь и оглянулся, чтобы взглянуть, что осталось от острова. Тот опасно сократился. Со всех сторон крупные волны, гонимые штормом, идущим со стороны Северного моря, яростно набрасывались на оставшуюся сушу, и победа их была неизбежна. Больше нигде не было видно ни одного островка. Однако лодки, с трудом различимые в полумраке, держались на месте, их якорные цепи были натянуты до предела.
Он еще раз почувствовал яростный удар с той стороны двери.
Затем послышался сдавленный крик.
Дарелл услышал, как с той стороны на дверь обрушилась лавина воды. Ему показалось, что он снова услышал крик Уайльда, но это мог быть просто порыв ветра. Слабость охватила его, но он не отступал.
Шло время.
Прошла минута, а может быть и десять. Он не знал. Больше за дверью признаков жизни не было. Дарелл отступил назад. Ничего не случилось. Он повернулся лицом к проливному дождю и с удовольствием ощутил всем телом его бодрящие, чистые, нормальные струи. Дул холодный ветер, но он не обращал на него внимания.
Дарелл опустился на колени и некоторое время приходил в себя, пока сгущавшаяся тьма не предупредила его об опасности; тогда он поднялся на ноги и побрел к остаткам маяка, где ждали Тринка с Кассандрой, чтобы помочь им добраться до лодок.
24
К утру шторм утих. Вновь засияло солнце и на побережье Фрисландии все быстро вернулось к нормальной жизни.
Дарелл спал до полудня. Они с Тринкой и Кассандрой вернулись в Амшеллиг в восемь вечера и три часа провели в местном отделении полиции, беседуя с инспектором Флаасом. Было очень трудно убедить голландца в том, что с опасностью распространения вируса покончено. Утром, когда прилив закончился и вода отступила, Флаас заявил, что хочет прокатиться на полицейском катере и сам убедиться во всем.
– Не открывайте бункер, – предупредил его Дарелл. – Подождите немного.
– А сколько нужно ждать?
– Пусть море стерилизует это место. У Уайльда с собой было достаточно вируса, чтобы заразить половину Европы.
– Тогда может быть вообще не стоит открывать бункер, – вздохнул Флаас. – Пусть он станет его могилой.
Затем следовало подписать бумаги, продиктовать показания, позвонить по телефону и отправить шифровки в Лондон и генералу Макфи в Вашингтон. По личному каналу Дарелл отправил короткое сообщение Дейрдре Педжет в Принс-Джон, штат Мериленд. В конце концов сотрудники голландской службы безопасности отпустили его в отель 'Гундерхоф' отдохнуть и отоспаться.
Он проснулся от телефонного звонка и бесчисленных извинений дежурившего за стойкой клерка. Как сказал клерк, это снова была полиция. Но оказалось, что звонит Тринка ван Хорн.
– Сэм? Это ты?
– Да, именно я, – заверил он. – Как ты себя сегодня чувствуешь?
– Уже лучше. Мне все еще стыдно, что я так испугалась, но я уже чувствую себя гораздо лучше.
– А Ян?
– Он уже снова на 'Сюзанне'.
– Очень хорошо. Я смогу увидеть тебя до отъезда в Амстердам?
Она сказала каким-то странным голосом:
– Пожалуйста, давай пообедаем вместе. Прошу тебя. Мне нужно с тобой поговорить. Это не может так просто кончиться. Я понимаю, как все получилось вчера на острове. Ты был очень добр ко мне и просто чудесен. Но я действительно очень хочу еще раз тебя видеть.
– Очень хорошо. Через полчаса?
– Спасибо, – прошептала она.
Он побрился и переоделся, надев темный летний костюм, свежую белую рубашку и голубой галстук. В зеркале ванной комнаты лицо его казалось постаревшим и усталым; голубые глаза потемнели почти до черноты. Он пришел к выводу, что выглядит гораздо старше своих лет: последний оставшийся в живых из длинного списка людей, подобных Джону О'Кифи, потерявших шансы на выживание при выполнении своего долга, служа принципам, ради которых трудились. Может быть из-за этого в его волосах появилась новая седая прядь, – подумал Дарелл. Или новая боль, которую с этого дня ему придется всюду носить с собой.
Потом он впопыхах забежал к врачу, чтобы перевязать царапину на шее. Полный голландец долго сокрушенно покачивал головой, бормоча что-то о неосторожных американцах, и наконец отпустил его.
Дарелл зашагал по выложенной кирпичом дорожке на гребне дамбы, наслаждаясь сиянием утреннего солнца над Амшеллигом.
На берегу купальщики смеялись и плескались в прибое. Теннисисты на корте деловито носились взад – вперед. Велосипедная дорожка, шедшая рядом с основным шоссе, была запружена торопящимися велосипедистами. Под мягким ветерком кренились и сверкали паруса.
Все выглядело так, словно вчерашней ужасной бури никогда не было.
Когда Дарелл пришел на причал, Яна Гюнтера на борту 'Сюзанны' не оказалось. На палубе возилась с корзиной для пикника девушка в ярком летнем платье, и Дарелл не сразу понял, что эта очень женственная маленькая фигурка принадлежит Тринке ван Хорн. Он впервые увидел ее не в шортах или рабочих брюках и мужской рубашке.
Ее темные волосы мягко светились и сверкали на солнце. На губах была очень скромная помада, которая нежно подчеркивала соблазнительность ее рта. И 'Сюзанна' тоже была вся вычищена и отполирована так, что все на девушке и на яхте сверкало в лучах полуденного солнца.
– Привет, – сказала она и покраснела.
Дарелл ее поцеловал.
– Это просто чудесно – встретить тебя в таком виде.
– Ты удивлен? Но ты же знал, что я женщина.
– Да, я знал, – сказал он.
Она покраснела еще сильнее.
– Полагаю, после вчерашнего ты подумал, что я довольно пылкая женщина.
– Вовсе нет. Просто симпатичная чудесная женщина, которой есть что предложить.
Она рассмеялась и почувствовала себя свободнее.
– И после этого говорят, что американцы не способны вести галантную беседу! Ты просто прелесть. А я теперь чувствую себя гораздо лучше, Сэм. И умираю от голода. У меня просто волчий аппетит.
– Я правда не понимаю, куда у тебя все это поместится, – заметил он.
– Думаю, что когда-нибудь все это скажется и я стану большой, толстой и почтенной женщиной.
– Этого никогда не случится.
– Ты опять становишься галантным. Или это просто чувство голода заставляет тебя говорить такие приятные вещи?
– И то, и другое, – сказал он.
Она грустно добавила:
– Заметь, я не спросила, не любовь ли это.
– Тринка, – сказал он, – это не любовь.
Она отвернулась и занялась корзиной с продуктами. Там были цыплята и свежий хлеб, масло в коробочке со льдом, фрукты и бутылки с голландским пивом и джином. Тринка накрыла маленький столик льняной скатертью и поставила серебряные приборы. Он некоторое время наблюдал за ней, а потом коснулся ее щеки и повернул лицо так, чтобы видеть ее глаза.
– Тебе плохо, Тринка?
– О, нет. Просто... Ну, вчера ты сделал меня женщиной и это налагает определенные обязательства, – сказала она спокойно. – Полагаю, ты думаешь, что я слишком серьезна для своего возраста, а я не могу
