Японская цивилизация

поражения в 1945 году, остается существом за пределами общества; если он и не является больше живым богом, то не стал и первым среди граждан.

Между тем свидетельства о его повседневной жизни широко опубликованы; высокие человеческие качества императрицы заставили любить императорскую чету как семью, которая, благодаря своему стремлению к простым семейным радостям, старается соответствовать лучшим традициям своего народа. Но император и сегодня, как некогда, ускользает от общего правила. Он не представляет, как наши европейские короли — вершина иерархической постройки — были уничтожены или отменены. Его существо — одновременно духовное как воплощение национального духа и материальное как воплощение японской земли — представляет собой посредника между людьми и неизвестностью того, что находится по другую сторону бытия. В нем заключается все непостижимое; это человеческий образ, воспринявший дух Японии, подобно тому как в каждом синтоистском храме бог скрывается в особенных предметах — мече и зеркале, двух непременных атрибутах императорской власти. Несмотря на частые (чтобы не сказать постоянные) попытки иностранных теоретиков истолковать императорскую власть, император Японии остается неотъемлемым элементом синтоизма: является ли он богом или нет, является ли он человеком или нет — совершенно неважно, так как в этом вопросе не может быть антиномии.

Оберегающее присутствие императора в Японии столь же легко почувствовать и трудно определить, как наличие синтоизма. Речь идет не о человеке, власти или религии, но о царстве духа.

Путь богов — синто — выше всех разнообразных верований и псевдобожеств, существующих в Японии в таком количестве, сколько журчащих источников или густолиственных деревьев, этих загадочных явлений трепещущей жизни. К синтоизму принадлежит все, что находится «выше» (коми), все, что частично или абсолютно непонятно для простых смертных. Само определение ками дается не слишком строго, оно иногда связывается с понятием о смерти. Ками является все, что ускользает от непосредственного контроля человека: элементы и силы природы, столь свежей и столь же живой в Японии, загадочные существа — умершие, о которых не дано знать, куда отправились их души, освободившись от материальной оболочки. Первым среди всех ками (что вполне естественно) оказывается солнце, появление или исчезновение которого подчиняет своему ритму всю жизнь и обусловливает ее. Солнце было ками, и ками оно будет оставаться, без сомнения, еще долго, так как научное объяснение явления еще не означает отрицания его могущества. То же относится и к императору: он больше, конечно же, не является богом — он и сам утверждал это на следующий день после поражения, но он живет и должен осознавать, что без него нация прекратит свое существование, ибо он является центром японского мира. Как некая виртуальная точка император одним своим существованием осмысляет и координирует усилия целой страны. Человеческая личность верховного правителя здесь не имеет значения, как не имела значения никогда. Чисто западное, почти не переводимое на японский язык понятие «личность», основанное на индивидуальности и своеобразии, не имеет никакого смысла, когда речь заходит об императоре Японии. Каковы бы ни были его положительные качества — а они часто бывали выдающимися — или недостатки, они никак не изменяют глубокой природы символа, посредника между богами и людьми; император есть, он не нуждается в том, чтобы утверждаться. Никакое иностранное вмешательство не способно уничтожить существование императора; он альфа и омега государства. Только сами японцы способны определять и модифицировать тайное содержание этого феномена — японский император.

Конечно, функции тэнно были определены юридически. Последний раз — в 1946–1947 годах, когда у него была отобрана подлинная власть. Участие императора в некоторых важных событиях национальной жизни, однако, выражает его фундаментальное значение в качестве символа государственности и одновременно в качестве символа единства народа: назначение премьер-министра и высших должностных лиц верховного суда; оглашение дополнений к конституции, законам, решениям кабинета министров и договоров; созыв парламента; роспуск палаты представителей (но не сената), объявление всеобщих выборов в парламент; подтверждение назначений государственных министров и принятие отставки министров; принятие полномочий иностранных министров и верительных грамот послов; утверждение постановлений об амнистиях, замена приговоров, наказаний и восстановление в политических правах; назначение на почетные должности; подписание дипломатических документов. Это длинное перечисление не должно создавать иллюзию относительно подлинной власти императора в наши дни: ни один из государственных вопросов, требующих императорского вмешательства, не может осуществляться без согласия кабинета министров. Реальная политическая роль императора, таким образом, если даже и не ликвидирована полностью, то, по крайней мере, предельно ограниченна; сёгуны дальше и не заходили, но народные представители присвоили себе почти все властные прерогативы. Однако сегодня, как и в былые времена, духовная значимость личности императора, как и сама идея, сохраняет свой престиж и вызывает благоговение. Как и его далекие предки эпохи Хэйан, император одновременно и главное действующее лицо, и душа церемоний, исполнение которых его важная обязанность. Духовная составляющая не утратила своей силы, и японская нация все еще объединяется вокруг своего императора.

В предвоенные годы восторженность иного рода была вызвана совершенно иным состоянием духа. «Национальный дух обрел свои политические корни, когда достиг понимания, что нация составляет единую семью, у которой в роли патриарха всегда был император, — концепция, которая исключает индивидуализм и классовое сознание Запада» (Мацуока Юсукэ. Современная Япония).

Возможно, что именно тогда (более, чем когда бы то ни было в японской истории) император становился знаменем, которое каждый присваивал себе, зеркалом честолюбия отдельного человека, экстравагантной маской, за которой прятался доведенный до крайности национализм. Национализм отчасти был реакцией на иностранное влияние, которое насаждал император Мэйдзи. С 1925 года возникло новое явление: от представительского режима, установленного конституцией 1889 года, государство скатывалось к старым бюрократическим традициям. Действительно, согласно этой конституции, император после крушения сёгуната снова стал активным главой государства, теоретически располагал всей политической властью. На самом деле все намного сложнее: законодательная власть императора ограничивалась обязательными санкциями императорского парламента; административная власть была обязана принимать в расчет мнения государственных министров; судебная власть, наконец, фактически должна была осуществляться судом от имени императора. Комплексное функционирование всех этих механизмов оставляло довольно большую свободу для интриг и лоббирования, защищающих интересы разных групп. Такое положение привело к волнениям и грубым действиям, которые выдвинули на передний план военных. Японская экспансия в Азии, вызывающий «маньчжурский инцидент» (1931), продвижение к власти военных из штаба главнокомандующего, военный мятеж 15 мая 1932 года — все это предвосхищало политическую ангажированность армии, скорее готовой к общенациональному самоубийству, чем к поражению. Эти события происходили независимо от воли императора, согласие которого было желательно, но не рассматривалось как необходимое. И все же, напоминала конституция Мэйдзи, личность императора священна и неприкосновенна. Но без сомнения, слово «личность» тогда не подразумевало наличия разума и воли.

Император, происходивший от богов, создавших Японию, имел в качестве предка солнце. Идея непостижимая на первый взгляд — результат экстраполяции легенды о вечности династии, которая берет начало в доисторических временах Японии и поэтому может считаться, как, например, династия, правившая в Эфиопии, наиболее древней царствующей семьей в мире. Принадлежность династии к солярному божеству, таким образом, может трактоваться как трогательный романтический образ древнего национального культурного единства. И мало значения имело то, что этот образ связан с существами, обладающими сверхъестественным могуществом; нисходящая линия поколений на протяжении полутора тысяч лет, которая подтверждается современной историей и археологией, достаточно продолжительна, чтобы создавать эмоциональную связь. И именно в этом состоит суть: в самой идее преемственности, изначальную точку которой нельзя даже определить, настолько далеко она уходит в глубь времен; в успокаивающей идее бесконечной легитимности, которую никакой довод не мог оспорить, так как ее корни уходят в бесконечность, превосходящую разум. И только солнце в своей очевидной вечности могло передавать ее изображение. Однако вульгарная интерпретация или же тенденциозная деформация той же идеи ради достижения конкретных политических целей приводила к совершенно иным результатам; таким образом, сформировался тэнноизм, позорное воспоминание о котором во всем мире