человек и не овладел ни единым китайским иероглифом, он оказался в состоянии написать множество томов занимательной литературы, касающейся нравов своего времени, и на протяжении длительного периода его сомнительная известность была велика». В могущественной Осаке, в которой писатель провел большую часть своей жизни, где развивался его вкус к литературе, для которой он разыскивал свои сюжеты в галантном мире куртизанок, формировалось ощущение «бренного мира» (укио). Само понятие было позаимствовано в буддийском словаре и напоминало о суетности и хрупкости существования. Именно Сайкаку выразил его в максимальной степени в своих «модных рассказах» (укиодзоси).
В знаменитых сочинениях Сайкаку — «История любовных похождений одинокого мужчины» (Косёку итидай отоко), «История любовных похождений одинокой женщины» (Косёку итидай онна), «История любовных похождений пяти женщин» (Косёку гонин онна) — развивалась тема любви и последствий страсти в обществе, которое не ценит сильные чувства. Эти повествования завершаются драматически; делалось ли это в надежде, впрочем напрасной, обезоружить суровых цензоров (для которых он написал без вдохновения искусственную «Жизнь воинов») или же на подобной развязке просто отразилась тяжесть наказаний? Последние, без сомнения, меньше шокировали в ту эпоху, чем теперь, поскольку представляется, что правосудие XVII столетия в Японии, как в Европе, было скорым и нередко жестоким. Что касается его сочинения «Вечные кладовые Японии» (Ниппон эйтайгура), то превосходное знание торговых кругов, к которым он сам принадлежал, придает им значение бесценного документа.
От Камакура до Момояма: рассказы и повести
Литература сумела «спуститься на землю» в эпоху Эдо благодаря тому, что в обществе умножилась читательская публика. Именно этим характеризовалось развитие литературы в эпохи Камакура, Муромати и Момояма. В XV столетии «повести-исповеди» (дзангэ моногатари) ввели в моду реалистические повести, герои которых рассказывали о своем тяжелом жизненном опыте. Небольшие рукописные книжечки, сброшюрованные и обильно иллюстрированные от руки, излагали простым языком разнообразные маленькие истории о любви, о вере, об отмщении. Они назывались отого- дзоси, точное значение термина сегодня неизвестно. Предназначенная для того, чтобы ее либо читали про себя, либо вслух, в манере рецитации, глядя на картинки, иллюстрирующие текст, эта достаточно популярная литература свидетельствовала о потребности обучаться, что и сегодня чрезвычайно характерно для японского народа. Истоки этого явления постепенно вырабатывались в течение XIII–XIV столетий, когда установления правительства Камакура, вместе с двором, отставшим от жизни, способствовали развитию литературы, пусть менее искусной, но более приспособленной к событиям повседневной жизни, реалиям, которые приобретали все большее значение в связи с новыми интересами большой части населения. Этой новой публике были нужны романы, рассказы, простые истории, которые удовлетворяли бы любопытство, но не утомляли читателя. Как средневековая европейская литература отвечала потребностям общественной и религиозной морали, так здесь появилось большое количество подобных произведений, в большинстве случаев компиляций. «Собрание повестей, касающихся Десяти Командований» (Дзиккинсо, анонимное сочинение, 1252) носило многозначительное название, в то время как «Собрание песка и камней» ('Сясэки сю, 1279–1283) монаха Мудзю (1226–1312) иллюстрировало великолепие буддийских учений изображением золотых слитков внутри золотоносного песка или драгоценных камней в обрамлении. В эпоху Камакура все повести, даже не самые серьезные, были пронизаны важностью понимания реального мира (югэн), погружением в суть явлений и вещей, принципом духовного единства. Тот же серьезный оттенок отличал повествования, которые профессиональные рассказчики декламировали на ярмарках; это, например, «Собрание повестей Удзи» (Удзи сюз моногатари, начало XII в.)Утвердилась новая мода на переложение старинных историй. Это и «Рассказы о старых и новых временах» (Кондзяку-моногатари) — их приписывают Мономото-но Такакуни (1004–1077); и «Буддийские рассказы Индии» (Тэндзики), «Буддийские рассказы Китая» (Ситтан) — рассказы о сыновнем благочестии и повествования об исторических событиях; и главы, посвященные «Нашей империи» (Хонтё), то есть Японии, похожие на легенды о начале распространения буддизма; и рассказы о героях — персонажах из разных общественных слоев средневековой Японии.
Наряду с этими сборниками занимательных религиозных или смешных историй развивалась эпическая литература, в XVII столетии принесшая популярность публичным рассказчикам, скандирующим в определенном ритме на перекрестках наиболее трогательные пассажи. Эти рассказчики получили очень характерное прозвище «чтецов Тайхэйки» (Тайхэйки-ёми), что намекало на знаменитое «Описание великого мира» (Тайхэйки) — романтизированную историю династического раскола, который противопоставил императора, определенного двором, императору, назначенному сегуном. В эти смутные века литература находила в истории неисчерпаемый источник занимательных драматических сюжетов. Каждое событие, каждая эпоха давали повод для описания, которое стремилось быть настолько точным, насколько это возможно, как «Великое зерцало» (Окагами, начало XI в.) или, позже, «Собрание Ёсино» (Ёсино сюи, XV в.), в котором описывается жизнь неукротимого императора Годайго (XIV в.).
Начиная с XIII века слепые сказители, «монахи с бивой» (бива хоси), следуя своей старой традиции сопровождать рассказ игрой на лютне, воспевали эпические бои, в которых ковалось могущество сёгуната. «Повесть об истории Тайра» (Хэйкэ-моногатари, около 1220– 1240; ее разговорный язык стал основой современного японского языка), «Записи о расцвете и упадке Минамото и Тайра» (Гэмпэй-сэйсуйки, XIII в.), «Повесть о братьях Сога» (Согамоногатари, XIV в.) в ритмизованной прозе и лирической поэзии прославляли мужество воинов, погибавших в расцвете лет. Жизнь человека вообще, а рыцаря в особенности показана в них столь же эфемерной, как очарование цветущей вишни весенним утром.
Уже воины Гэндзи [речь идет о клане Минамото] перепрыгнули на корабли Тайра. Уже кормчие и гребцы, убитые, лежали на дне судов, застреленные, порубленные. Госпожа Ниидоно давно уже в душе приняла решение. Переодевшись в темные траурные одеяния и высоко подняв край хакама из крученого шелка, она зажала под мышкой ларец со священной яшмой и опоясалась священным Мечом. Взяла на руки малолетнего императора Антоку и сказала: «Я всего лишь женщина, но в руки врага не дамся и не разлучусь с государем! Не медлите, следуйте за мной, кто решился». [Она направилась тихо к планширу корабля.] <…>
Императору Антоку исполнилось восемь лет, но на вид он казался гораздо старше. Черные прекрасные волосы падали у него ниже плеч. Он был так хорош собой, что, казалось, красота его, как сияние, озаряет все вокруг. «Куда ты везешь меня?» — спросил он [с выражением неожиданности и волнения на своем лице], и Ниидоно, утерев слезы, отвечала юному государю: «Как, разве Вам еще не ведомо, государь? В прежней жизни вы соблюдали все Десять заветов Будды и в награду за добродетель стали в новом рождении императором. Но теперь злая карма разрушила Ваше счастье. Сперва обратитесь к Восходу и проститесь с храмом Великой богини Исэ, а затем, обратившись к закату, прочитайте в сердце своем молитву Будде, дабы он встретил Вас в Чистой земле, обители райской! Страна наша — убогий край, подобный рассыпанным зернам проса, юдоль печали, плохое место. А я отвезу Вас в прекрасный край, что зовется Чистой землей, обителью райской, где вечно царит великая радость». Так говорила она, а сама обливалась слезами.
[Она его снова прижала к себе и спрятала Свои длинные волосы в своем траурном платье.] Обливаясь слезами, правительребенок сложил вместе прелестные маленькие руки, поклонился сперва восходу, простился с храмом богини в Исэ, потом, обратившись к закату, прочел молитву. И тогда Ниидоно, стараясь его утешить, сказала: «Там на дне, под волнами, мы найдем другую столицу!» — и вместе с государем погрузилась в морскую пучину»
