Приехали в дом к батюшкиным знакомым. Переговоры проходили в гостиной, и я на них не присутствовал. Мне по протоколу выпало иное послушание: сидеть на веранде и поочередно принимать участников сделок, а также хозяина дома и полицейского. Каждому я наливал рюмку яблочной водки — ракии и произносил тост «за успех предприятия». Потом навестили нотариуса. Он принял нас у себя дома в халате и шлепанцах, поставил печать, выпил рюмку ракии: бутылка была у меня в кармане, рюмка — в рукаве, — и мы расстались. На все ушло полчаса.
После чего отправились куда?то по ночным дорогам, долго ехали и остановились у подножия горы. Место это я знал — наверху был древний храм Рождества Пресвятой Богородицы, пятнадцатого, если не ошибаюсь, века. В горах Сербии сохранилось немало старинных храмов. Как правило, они не заперты. В них — аналои с простыми иконами, немного свечек. Люди, изредка попадающие сюда, могут поставить свечу и помолиться. Обычно на аналоях даже мелочь какая?нибудь лежит — оставляют за свечки.
Поднялись по каменистой тропинке и встретились с монастырской братией — было их семь человек, причем двое пришли из скита через горы пешком, светили себе фонариком. Иеромонах отслужил при свече Божественную литургию, отец архимандрит достал из портфеля ветхое облачение и благословил меня причаститься. Когда я вошел в алтарь, в узком, словно бойница, окошке на горнем месте открылось солнце. Лучи его осветили каменный престол, священные сосуды, плат, антиминс. Теперь можно было задуть свечу.
После службы вышли из храма, монахи достали термосы, развернули узелки с едой, мы пили чай, ели лепешки, яблоки… Солнце поднималось все выше, освещая склоны украшенных осенью гор с разбросанными кое — где черепичными крышами крестьянских домиков. Потом высветилась долина реки с жухлыми луговинами и наконец сама речка, вьющаяся далекодалеко под нами.
В тот же день я улетел в Москву, не зная еще, что никогда больше не увижу своего друга.
Дикий Запад
Что уж так не везло Америке на прошлой неделе — не знаю. Сначала мой приятель отказался туда поехать. Его приглашали послужить год в одном из наших храмов, а он отказался:
— Не люблю я, — говорит, — эту Америку.
А ему:
— И не люби — только служи: храм — он ведь везде дом Божий: что здесь, что там…
Батюшка повздыхал:
— Насчет храма, конечно, правильно, но не могу: представил, что служба кончилась, вышел из храма, а вокруг — пустыня духовная…
Его — дальше уговаривать: уламывали — уламывали, пока он не впал в глубокую скорбь:
— Вот представлю, что служба кончилась, вышел из храма, а вокруг — сплошная Америка… Удавиться хочется…
Тогда уж от него отстали: ну, действительно, если Человек, коснувшийся этой страны одним лишь воображением, впадает в такую пагубу, лучше отдать.
На другой день двое семинаристов, помогавших мне в алтаре, разговорились о каких?то своих перспективах:
— В Грецию или в Сербию наверняка не пошлют, но уж хоть бы в Европе оставили, а то отправят в какую?нибудь дыру вроде Штатов…
То есть по представлению и приятеля моего, и двоих семинаристов страна эта безнадежно пребывала в кромешной тьме как страна мертвого духа.
А тут выхожу из алтаря после службы — забегают две девушки с рюкзачками: похоже, иностранки. Одна растерянно прижимается к стене, а другая, как положено, крестится, прикладывается к праздничной иконе, потом, после земных поклонов, к раке святого Василия Блаженного.
— Откуда? — спрашиваю, когда она подошла под благословение.
— Из Америки.
— Как зовут?
— Екатерина.
По — русски Екатерина говорила чисто, и я решил, что она — дочь нынешних эмигрантов:
— Русская?
— Нет; у меня мама гречанка. Она считает, что спасти человечество может только Россия, и потому с детства обучает меня русскому языку: первой учительницей у меня была русская княгиня.
— А папа кто?
— Папа — американец, — и махнула рукой. — Дикие люди, очень к земному привязаны: деньги, слава, карьера, власть — больше ничего не понимают.
— А подружка?
— Тоже американка: «Мы — самые сильные, самые умные, самые лучшие, самые богатые, самые — самые». А в храм Божий вошла — и перепугалась. Я же говорю: дикие люди! Вместо души — калькулятор. Но меня одну не пускали, пришлось вместе с ней ехать. Мы уже были у преподобного Сергия, вечером отправляемся в Питер — к отцу Иоанну Кронштадтскому и блаженной Ксении, а потом — в Дивеево, к батюшке Серафиму.
— И что же, ты знаешь их жития?
— Конечно! Мы с мамой все больше русские книги и читаем. И каждый день молимся за Россию.
— А за Америку?
— Дерзновения нет.
