— Но если он думает…
Однофамилец молчал, но молчал как требовалось — понимающе и сочувственно. С понимающим собеседником разговаривать очень удобно, потому что можно обходиться без долгих объяснений. Можно не договаривать до конца, можно пропускать середину, как, например, сейчас.
— …то обломается! Я его…
Больше всего хотелось залепить Дмитрию Григорьевичу увесистую оплеуху. От всей, как говорится, души, так, чтобы рука потом долго болела. Но это неинтеллигентно, к тому же чревато последствиями. Сколько там обещает Уголовный кодекс за оплеухи? Это легкое телесное повреждение или моральная травма средней тяжести? Нет, она не будет давать в руки негодяя лишний козырь, она его морально уничтожит. Ишь ты, еще Довлатова цитирует. Да Довлатов с таким мерзавцем в одном поле… Ладно, не надо отвлекаться, не на Довлатова этот хорек полоскучий клевещет, а на доцента Вишневскую. Ну так доцент Вишневская ему покажет! Так покажет, что мало не покажется!
Не откладывая в долгий ящик, Анна решила заняться поисками адвоката. Когда принесут повестку (или как там вызывают в суд?) искать адвоката будет уже поздно. Анна посмотрела на часы. Срочных дел нет, уходить домой рановато. Всякий раз с началом учебного года Аркадий Вениаминович переживал очередной приступ ХДБ, то есть хронической дисциплинарной болезни и две-три недели отслеживал приходы и уходы подчиненных, требуя «отбывать» на кафедре положенное время до минуты. Потом приступ проходил, до следующего учебного года шеф успокаивался, а сотрудники возвращались в прежний режим «сделал дело — вали домой смело».
В очередной раз отругав себя за то, что до сих пор не удосужилась на всякий пожарный случай обзавестись своим адвокатом, Анна шевельнула мышкой, выводя компьютер из ждущего режима. Собирать информацию по знакомым не хотелось. Толка будет мало, каждый станет взахлеб нахваливать того, кто ему симпатичен или того, кто с ним делится. Сарафанное радио работает или на симпатии, или на выгоде, а Анне нужен настоящий профессионал, настоящий волк от юриспруденции, съевший сотни собак, то есть — выигравший сотни процессов. Короче говоря — что-то вроде Мистера Вульфа из «Криминального чтива», человека, который решает любые проблемы. По нынешней жизни практикующему врачу без личного адвоката никак нельзя. Пациент нынче пошел грамотный, прекрасно знающий свои права и чужие обязанности. Это правильно, а как же иначе? Попадешь в руки такого афериста, как уролог Дмитрий Григорьевич, или такой дуры, как кардиолог Нателла Петровна, поневоле вспомнишь про права и обязанности. Вспомнив Нателлу Петровну, Анна едва не застонала…
Кардиолог Нателла Петровна Хотькова была уникумом, своего рода достопримечательностью двадцать пятой больницы, незаслуженным наказанием заведующего кардиологическим отделением, вечной головной болью заместителя главного врача по медицинской части и камнем на шее главного врача. Подобно сказочному дурачку Хотькова отличалась завидным усердием при совершенно незавидном отсутствии ума. Только вот дурачкам к концу сказки положено умнеть, а в реальности они, оправдывая народную мудрость «горбатого только могила исправит», так дураками и помирают. Нателла Петровна недавно вошла в «ягодный» женский сорокапятилетний возраст и даже самые отчаянные оптимисты, такие, например, как заведующий лабораторией Чечин, не надеялись на то, что доктор Хотькова поумнеет.
С медициной Нателла Петровна («Я — На-тел-ла, а не Наталья, прошу запомнить! И тем более не Наталия!») связала свою жизнь сразу же по окончании десятого класса (тогда еще учились десять лет, а не одиннадцать). Подала документы в медицинское училище (на институт сразу замахнуться не решилась), не поступила, получив двойку на первом же экзамене по биологии, отсанитарила год в приемном отделении, подала снова, только уже не на сестринское, а на фельдшерское отделение, чудом поступила (как «своей» — санитарка все-таки — пошли навстречу), окончила, устроилась на скорую помощь и почти сразу же ушла в декретный отпуск. Рожала Нателла Петровна продуманно — через два года на третий, поэтому просидела дома пять лет с сохранением стажа. Забыла, конечно, все, чему ее учили, но, одновременно, осознала, что вожделенное некогда фельдшерство ее уже не устраивает. Надо становиться врачом и только врачом!
Попытка поступить на лечебный факультет «с наскока» («Я уже десять лет в медицине!») не увенчалась успехом. Для поступления надо иметь соответствующие знания или, как утверждают злые языки, явно из числа не поступивших, соответствующие суммы денег. Ни того, ни другого у Нателлы Петровны не было. Совсем. Пьяница-муж ушел к другой женщине, «понятливой», с которой, по его выражению, «можно было выпить без головной боли», и Нателла Петровна тянула двоих детей на одну фельдшерскую зарплату. Ну — почти на две, потому что работала чуть ли не сутки через сутки, благо с детьми сидела ее мать, но все равно на жизнь хватало с трудом. Потратишься на одно, к примеру — на зимнюю одежду и обувь детям, так приходится экономить на другом — в который уже раз чинить свои зимние сапоги вместо того, чтобы купить новые. Такое житье можно сравнить с коротким одеялом. Ноги укрыты — так спине холодно, а, если натянуть на спину — ноги мерзнут.
Поступить в институт хотелось, даже очень. Другая бы на месте Нателлы Петровны сдалась, смирилась, осталась бы на всю жизнь в фельдшерах, но то другая… Энергии у Нателлы Петровны было хоть отбавляй, и настойчивости тоже. Да и ум имелся, точнее не ум, а природная крестьянская смекалка. Нателла Петровна написала письмо министру здравоохранения. Мать-одиночка, двое детей, фельдшер со стажем, с младых, можно сказать, ногтей в медицине, очень хочу быть врачом, помогите, пожалуйста! Терпеливо выждала месяц, но ответа так и не получила. Другая бы… впрочем, это уже было сказано. Нателла Петровна изменила жизненный режим. Теперь после дежурства она спешила не домой, чтобы отоспаться, а на Неглинную улицу, в министерство здравоохранения. Подобно воде, просачивающейся в любую щелочку, она проникала в высокие кабинеты, а то и перехватывала их обитателей в коридорах (можно сказать — в коридорах власти перехватывала) и хорошо поставленным голосом заводила свою скорбную песнь. Мать-одиночка, двое детей, фельдшер со стажем… и т. д. Дважды ее выводил из министерского здания наряд милиции. Оба раза заканчивались одинаково — тронутые слезами и горем, милиционеры довозили Нателлу Петровну до станции метро «Кузнецкий мост», где отпускали без составления протокола. Странно, но суровые, огрубевшие сердцами, милиционеры, оказывались более чуткими, нежели высокопоставленные министерские чиновники.
Но пробил час — и настал тот день благословенный, когда один из не самых главных заместителей министра дрогнул и сдался. То ли Нателла Петровна начала являться ему в страшных снах, то ли у него просто было настолько хорошее настроение, что хотелось делать добрые дела, то ли в министерстве ждали каких-нибудь важных гостей и буйно-слезоточивая просительница была совсем некстати… Да в и мотивах ли дело? Главное, как известно, — результат. Большой человек записал данные Нателлы Петровны («Не секретутке своей поручил, а сам, лично, записал!»), дал ей глянцевогербовую визитную карточку и велел позвонить через неделю. Нателла Петровна, обезумев от радости, запечатлела на щеке замминистра мокрый поцелуй (вот уж, небось, было радости-то!) и ушла настолько окрыленная в своей радости, что, забыв о метро, пошла в родное Выхино (тогда еще район назывался Волгоградским, а станция метро — «Ждановской») пешком. К Таганской площади пришла в себя (дождик помог) и спустилась в метро. Дело было в апреле, а первого сентября сияющая Нателла Петровна, поступившая на вечернее отделение лечебного факультета, держала в руке свой студенческий билет, открывала, закрывала, даже нюхала его и млела, млела, млела от счастья. Кто долго шел к звездам, продираясь через тернии, тот поймет.
Учиться было легко, ибо опыт уже наработался. Институтские преподы оказались куда более податливыми, нежели министерские чины, к тому же Нателлу Петровну (не красавицу, но вполне симпатичную женщину) молва зачислила в любовницы того самого заместителя министра, поэтому ей охотно шли навстречу. Опять же — мать-одиночка, двое детей, параллельно с учебой дежурит на «Скорой помощи»… Да и вообще к «вечерникам» относятся более либерально. До слез и мольб на зачетах дело никогда не доходило, довольно было завести песнь про жизненные трудности, как в ответ звучало: «Ну ладно, давайте зачетку». Когда со вздохом, когда — без.
Окончив институт, Нателла Петровна по инерции недолго поработала на «Скорой», но вскоре возжелала стать Настоящим Клиницистом и устроилась на работу в приемное отделение сто сороковой городской больницы (в другие, так сказать, «клинические» отделения ее не взяли). Через три месяца заведующий отделением предложил ей «уйти по-хорошему» и был послан по самому известному адресу. На следующий день то же самое предложила Нателле Петровне заместитель главного врача по медицинской части. Ее Нателла Петровна посылать не стала, просто выбежала из кабинета и ворвалась в другой кабинет,
