тень, спирохетоподобный молодой человек.
Вот, подумал Калашников, разве там к звезде моей величины могли бы так, без стука? Уж не менее трех телохранителей, наверное, ходят постоянно за Рудиком Нуриевым, не менее того.
Подумав в этом направлении, комсорг Большого театра, конечно, устыдился своих мыслей и вскочил навстречу вошедшим с протянутой рукой:
— Здравствуйте, товарищи!
Как вдруг:
— Ну, Саша дорогой, заслужил, заслужил ты сегодня хорошего поцелуя, — сказала одна из мымр, головная, и без всякой подготовки жесткими скукоженными губами впилась в нежную щеку артиста.
— А я вот не осмелюсь так запросто гения в щеку, — сказала вторая мымра, на первый взгляд вроде бы точно такая же, но на второй взгляд много приятнее, почти терпимая, едва ли не привлекательная. — Какой вы, Саша, гений, поистине гений! Вы сегодня просто покорили весь зал, а лично моя душа витала в небесах!
Как— то не по-нашему говорит, с опаской подумал Калашников, уж не оттуда ли?
— А вот этого не нужно! — строго поправила первая мымра вторую. — В захваливании, в культе личности Саша Калашников не нуждается. Саша Калашников — способный, думающий, идейный артист, творчество его развивает советские реалистические традиции, а что касается сегодняшнего вечера то, знаешь ли, Саша, здесь тебе нужно все-таки спросить самого себя — не слишком ли? Просто положа руку на сердце — не высоковато ли?
Ба, да это же Аделаида из райкома партии, которая мне ил-кооператив пробивала, а это с ней сестра ее однояйцевая, вспомнил наконец артист и подпрыгнул уже с распростертыми:
— Адочка! Права, права, как всегда, права! Сегодня немножко не в ту степь, чувство меры слегка изменило, есть, есть грешок!
Аделаида, которая до этого слегка побаивалась — вдруг не узнает, теперь с торжеством взглянула на Агриппину. Вот так, мол, к нам прислушиваются!
Агриппина же совсем зашлась от благоговения, вот только мелкая вороватая идейка мелькала — какую бы ниточку, ленточку, тряпочку унести на память?
Затем русскому гению был представлен скромный молодой человек Игорь Велосипедов, вот, может быть, интересно будет подружиться для взаимной пользы.
Какая же это польза, подумал Саша. Ну, ему, это понятно, эстетическое удовольствие, а мне-то в чем взаимность?
— А вы что же, критик будете, журналист? Велосипедов тут вздохнул:
— Нет, нет…
Почесывая затылок, он смотрел на артиста без всякого, так сказать, пиетета, а просто как на персону, близкую по возрасту.
— Нет, нет, я просто инженер, автомобильный ученый…
— Думающий! — шепнула с диссидентским подмигом Агриппина Евлампиевна.
Сашу тут осенило — ив самом деле может быть взаимная польза!
— Вот вы бы подсказали, старик, отчего у меня «Волга» на холостых оборотах глохнет, смогли бы?
— Думаю, смог бы, — серьезно кивнул Игорь Велосипедов. — Можно посмотреть. Думаю, старик, это не проблема.
— Игорь сейчас на перепутье, — доверительно, как своему, зашептала Аделаида Евлампиевна Калашникову таким специфическим прогорклым полушепотом, доступным, собственно говоря, каждому уху в комнате, но говорящим все-таки о партийном интиме между ней и Сашей. — Очень важен авторитет такого большого художника, как ты. Твое цельное мировоззрение… такие вещи сейчас на вес золота… Ну, вот, хотя бы вижу у тебя хорошую книгу; можно, скажем, с творчества Михаила Александровича и начать.
— Вот с этого и начнем, — весело согласился Саша Калашников, взял автомобильные ключи, и все направились выходу.
По дороге как раз о творчестве Шолохова и говорили. Саша Калашников вспоминал, какое сокрушительное впечатление на него в детстве произвел «Тихий Дон». Он тогда, можете себе представить, занимался в детской боксерской секции спортобщества «Крылья Советов», работал в весе «мухи» и развивал удар левой. И вот, читая роман, с восхищением обнаружил, что Григорий-то Мелехов как раз был левшой! Отец его Пантелей очень огорчился, обнаружив у мальчика левизну, и всячески старался развить у него правую, требовал, чтобы мальчик рубил справа. Ну, в общем, Гриша Мелехов очень хорошо развил свою правую, мог рубать и слева и справа, однако в решительные моменты всегда шашку перекладывал налево. Вся секция бокса тогда была глубоко увлечена этим обстоятельством, и многие завидовали герою эпопеи: вот сколько приходится работать над левой стойкой, а Грише Мелехову это было дано с рождения.
Все это Саша Калашников, конечно, рассказывал с улыбкой и добавлял, разумеется, что сейчас в зрелом возрасте молодости ему открылись шолоховские философские глубины, хотя, вообразите, и до сих пор левая стойка как бы остается пищей для размышления, потому что у него сейчас получилась такая ситуация — левая нога толчковая, естественно, на ней развивается мускулатура, особенно икроножная мышца, которая порой выпирает через трико, вот и приходится работать над правой ногой, чтобы добиться симметрии, ведь в симметрии, между прочим, кроется определенный принцип реализма. Согласны, товарищи?
Конечно, все согласились, а что касается философских глубин «Тихого Дона», вставила Агриппина Евлампиевна, то вот недавно открылась еще одна: оказывается, Михаил Александрович не сам писал, а как бы только лишь обрабатывал уже готовую книгу боевого офицера полковника Крюкова, это вот такое было недавно сделано исследование одним из… ну, в общем, одним из авторов!
Когда они вышли из служебного подъезда Большого театра, Москва в окрестностях была пуста. Лишь на стоянке такси у подножия монумента драматургу Островскому шумела пьяная очередь. Вполнакала светились высокие фонари. В отдалении под луной вырисовывались мелкие башенки гостиницы «Метрополь» и зубчики стены Китай-города. В центре композиции на широкой голове Карла Маркса, как обычно, сидела пара голубей, превращая эту недюжинную голову в подобие боевого шлема германского пса-рыцаря, нашедшего себе погибель на льду Чудского озера под ударами русских дружин, уже тогда близких к стихийному марксизму. Ближе к месту действия, то есть к паркингу Большого театра, стоял полуразрушенный питьевой автомат, из него скудной лужицей истекал на асфальт малиновый сироп.
Сестры попрощались с молодыми людьми и направились к метро «Площадь Свердлова». Перед входом они еще раз оглянулись. Молодые люди уже стояли возле белой «Волги», один такой худой-худой, страдающий внутренним распутьем Игорь Велосипедов, и второй маленький крепыш — звезда Саша Калашников.
— И все-таки что-то есть в мальчиках общее, — проговорила Аделаида Евлампиевна и выразила надежду, что Саша окажет на Игорешу большое положительное влияние. Ведь бывают же совершенно неожиданные симбиозы. Вот ты сама, Гриппочка, привела сегодня удивительный факт содружества великого писателя с красным офицером.
— Ах, Адочка, — вздохнула Агриппина, — мне не хочется тебя огорчать, но полковник Крюков был белым.
— Ты меня убиваешь, Гриппа, — густо произнесла Аделаида и прислонилась лицом к мраморной стене станции «Площадь Свердлова».
Агриппина, переполошившись, обняла ее за плечи, заглянула внутрь и обнаружила, что сестрица плачет сладкими-пресладкими слезами.
Между тем Велосипедов, обследуя машину артиста, вдохновенно прыгал от капота к щитку приборов, вдохновенно подныривал, заглядывал, нажимал, с головой уходил в дебри механизма. И вот вынес заключение:
— Бензосистема забита какой-то дрянью. Наверное, Саша, вы залили себе в бак загрязненное топливо или же где-нибудь со дна набирали. Никогда, Саша, со дна не набирайте, ведь повсюду жулье заседает, оно в емкости добавляет всякие сливы, а те на дно оседают. В общем, нужно бензин этот сжигать
