Всегда в продаже

Кисточкин тоже отходит в свой угол.

АБРОСКИН. Чего вы вскочили?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Так, что-то не сидится. (Садится в кресло.)

КИСТОЧКИН (перегибается через Светлану, вытаскивает из-под кровати телефон, набирает номер). Алло! Кто у телефона?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ (снимает трубку). Да. Это Треугольников.

КИСТОЧКИН. Петя, это Женя. Ну, как там? Ничего импортного не нужно?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Нет, все в порядке. Ему лучше. (Кладет трубку.)

КИСТОЧКИН. Вот и хорошо, что ничего не нужно. (Тоже кладет трубку.)

АБРОСКИН. А все-таки что вы здесь делаете?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Я еду в отпуск, в Коктебель, а здесь мне надо было рассчитаться с одним дружком.

АБРОСКИН. Как вы хотели рассчитаться?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Ну, знаете, как водится: с приветом портрету и гуд бай…

АБРОСКИН. Он сильнее вас.

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Когда-то боксировали на равных.

АБРОСКИН. Вы беззащитны, а он… Вы помните, как он говорил – бронированный индивидуум. Мы, зятек, по его терминологии, примитивные человеческие существа… с элементами вырождения.

ГОЛОС КИСТОЧКИНА. Конечно, вырожденцы!

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Мне не очень-то легко так на него смотреть. Мы с ним учились в университете… Понимаете, мы вместе ходили по бульварам, руки в брюки, поднятый воротник, солнцем полна голова… Естественно, все к чертям отметали и мечтали о другом… Потом меня выгнали из университета.

АБРОСКИН. А он?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Он удержался. Больше того, он начал бурно прогрессировать.

ГОЛОС КИСТОЧКИНА. Завидуешь?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Вот, понимаете, профессор, он, видно, думает, что вся моя неприязнь к нему от черной зависти. А я ведь любил его. Знаете, он обладает удивительной способностью влюблять в себя людей.

АБРОСКИН. В самом деле, вы ему не завидуете? Даже сейчас, когда он там…

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Я вообще никому не завидую.

АБРОСКИН. А я завидую вам.

ГОЛОС КИСТОЧКИНА. Собрались два шизофреника!

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. У меня очень много времени для размышлений. Я странную жизнь веду там. Вечером маленькое окошечко упирается в темную сопку, а там только огонек метеостанции и больше ничего. Мне даже не верится, что люди в мире могут жить иначе, что где-то есть футбол и огромные города, что где-то толпы людей кричат и бурлят, что в Африке, скажем, идет стрельба, а рейд Сингапура забит торговыми судами… Мне кажется, что во всем мире люди тихо добывают золото, а по вечерам смотрят в маленькие окошечки на темные сопки. Мне кажется, что весь мир населен печальными и небогатыми добытчиками золота вроде меня.

АБРОСКИН (взволнованно). Слушайте, зять, жизнь ваша будет нелегка.

ТРЕУГОЛЬНИКОВ (вздрогнув). Почему же? Мне хорошо живется.

АБРОСКИН. Послушайте, я хочу понять… О чем вы там думаете?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Ну, скажем, о своей юности. Как мы стояли с этим моим дружком на Ленинских горах, не то что Герцен и Огарев, но похоже, только, конечно, никаких клятв, суровые современные молодые люди… Я думаю о юности – даром она прошла или нет?

ГОЛОС КИСТОЧКИНА. О бабах он думает!

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Думаю о женщинах, о бабах. О вашей дочери, собственно говоря, я все время думал.

АБРОСКИН. А о чем вы… думаете здесь?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ. Здесь я думаю о том, что одной пощечиной не обойдешься. Нужно давать Кисточкину большой бой.

ГОЛОС КИСТОЧКИНА. Пупсик! Тебе ли со мной биться! Умора!

Треугольников, повернувшись, долго смотрит в его сторону.

АБРОСКИН. О чем же вы еще думаете в своей пустыне?

ТРЕУГОЛЬНИКОВ (яростно). О людях! О человечестве! О мире!

На просцениум легким спортивным шагом выходит Кисточкин. Останавливается там.

КИСТОЧКИН (обращается в зал). Послушай, давай серьезно: ты действительно веришь в этот бедлам?