приведший к падению стен неприступного Иерихона, а также при взятии другого ханаанского города – Гая. «Тогда Господь сказал Иисусу: простри копье, которое в руке твоей, к Гаю, ибо Я предам его в руки твои… Иисус простер… копье, которое было в его руке, к городу. Сидевшие в засаде тотчас встали с места своего и побежали, как скоро он простер руку свою, вошли в город и взяли его и тотчас зажгли город огнем»[63]. Это же самое копье царь Израильский Саул в приступе гнева метнул в молодого Давида, игравшего перед ним «на струнах»: «…в руке у Саула было копье. И бросил Саул копье, подумав: пригвожду Давида к стене; но Давид два раза уклонился от него» [64].
По старинной легенде, царь иудейский Ирод Антипатрид, прозванный Великим, также держал в руках это древнее копье, как символ власти над жизнью и смертью, когда отдал свой жестокий приказ перебить всех невинных младенцев «от двух лет и ниже», родившихся в Вифлееме Иудейском «и окрест него», стремясь погубить среди них и младенца Иисуса, которому было предсказано стать «Царем Иудейским»[65]. А теперь то же самое копье было принесено на Голгофу по приказу другого Ирода, сына предыдущего, как символ права на «сокрушение костей» Христа Спасителя.
Когда храмовые стражники поднялись на Голгофу, римские воины, охранявшие кресты с распятыми, с отвращением отвернулись. Лишь сотник Гай Кассий Лонгин, которому это было положено по должности, не отвел взора, когда слуги первосвященника раздробили палицами черепа и кости двух разбойников, распятых по обе стороны от Иисуса. Римский центурион, не в силах преодолеть омерзения при виде того, как жестоко были перебиты кости разбойников, решил защитить тело Христа от поругания.[66]
Выхватив копье Финееса из рук начальника храмовой стражи, центурион направил своего коня к среднему кресту и пронзил грудь распятого Иисуса справа между четвертным и пятым ребром. Именно так было принято у римских воинов проверять по окончании сражения, не остался ли кто в живых из их противников, чьи тела устилали поле битвы. Дело в том, что из застывшего трупа кровь не вытекала. Но в данном случае из пронзенного ребра Распятого «истекла кровь и вода» - и в тот момент, когда таким «неестественным» образом пролилась спасительная кровь Христа, Гай Кассий Лонгин уверовал в Него на всю жизнь.
Копье Финееса в данном случае сыграло роль своеобразного «катализатора Откровения». Оно послужило живым свидетельством Воскрешения плоти, ибо нанесенная его острием телесная рана таинственным образом сохранилась и на теле воскресшего Христа, явившегося своим ученикам в Еммаусе. Лишь один из апостолов – Фома Неверующий, склонный верить только в то, что был способен узреть своими телесными очами, не узнал воскресшего Богочеловека, вошедшего к ученикам через затворенную дверь, чтобы открыться им.[67]
И тогда Иисус сказал Фоме: «…подай перст твой сюда и посмотри руки Мои (с ранами от гвоздей – В.А.); подай руку твою и вложи в ребра Мои (пронзенные копьем – В.А.); и не будь неверующим, но верующим»[68].
Поскольку раны от гвоздей и от копья были видны на теле воскресшего Христа, первые христиане верили, что, если бы римскому сотнику Лонгину не удалось предотвратить сокрушение костей Иисуса на кресте, воскресение было бы невозможным. Именно так они понимали древнее пророчество: «Кость Его да не сокрушится».
Центурион Гай Кассий Лонгин, поразивший Спасителя копьем Финееса и Иисуса Навина в ребро, чтобы предохранить Его тело от «сокрушения костей», вошел в христианские легенды как «копейщик Лонгин» или «копьеносец Лонгин». В качестве одного из первых христианских святых, он особенно почитался иерусалимской христианской общиной, как живой свидетель пролития Крови Нового Завета, символом которого стало древнее копье.
И в самом деле – на краткий миг в руках у Лонгина оказалась судьба всего рода человеческого, предназначенного либо к тому, чтобы по-прежнему нести бремя первородного греха, либо к спасению путем подражания Христу. Копье, которым были пронзены ребра Спасителя, и в наконечник которого был позднее вделан один из голгофских гвоздей, стало одной из величайших общехристианских святынь, овеянной множеством легенд. Число этих легенд росло с течением столетий. Считалось, что тот, кто владеет копьем Финееса и Лонгина и способен познать те силы, которым оно служит, держит в руках судьбы всего человечества.
Маврикий, легат Фиванского легиона, согласно христианской легенде, держал в руке «копье Лонгина», когда отказался принести жертву языческим идолам по приказу римского тирана Максимиана. По повелению верховного Императора Диоклетиана, жестокого гонителя христиан, Фиванский легион – один из лучших в римской армии – в 285 г. п. Р.Х. заманили из Египта в Галлию для участия в смотре римских войск, в ходе которого планировалось проведение массового языческого празднества с целью оживить и укрепить веру легионеров в древних римских богов. Укрепление пошатнувшейся веры в богов древнего Рима Диоклетиан, сам объявивший себя «Иовием» («сыном Юпитера»), а своего соправителя Максимиана – «Геркулием» («сыном Геркулеса»), считал единственным средством остановить распад Империи. Легат Маврикий (принадлежавший, кстати, не к ортодоксальной, а к еретической, манихейской ветви христианства), в знак протеста против высказанной Максимианом угрозы подвергнуть его легион децимации (казни каждого десятого воина-христианина), предложил себя в качестве добровольной жертвы за своих людей, преклонил колена и «принял мечное сечение», то есть был обезглавлен. Христианские агиографы донесли до нас его последние слова: „In Christo morimur“ («Умрем во Христе»).
Ветераны Фиванского легиона, воодушевленные примером ненасильственного, но оттого не менее решительного сопротивления богоборческой власти, проявленного их доблестным легатом, предпочли умереть, как он, но не принести жертву римским богам, в которых они больше не верили. Даже произведенная над легионом децимация – казнь каждого десятого – не оказала на уцелевших легионеров, охваченных жаждой мученического подвига, никакого воздействия. Все 6 666 [69] легионеров – пожалуй, самое дисциплинированное подразделение в истории римской армии – блестящей грудой сложили оружие к ногам тирана и бестрепетно подставили свои шеи мечам палачей. Тогда разъяренный Максимиан отдал жестокий приказ вырезать весь легион, как жертву своим богам. Так, по крайней мере, говорится в житии Святого мученика Маврикия.
Жертвенная гибель Фиванского легиона во имя Христианской веры потрясла весь языческий мир и подготовила приход к власти Святого Равноапостольного Царя Константина Великого, превратившего Римскую империю в Христианскую державу.
Во время битвы у Мульвийского моста через Тибр у врат Рима, в которой языческий император Максенций был разбит Константином Великим, последний держал в руке «копье Лонгина», которое, со времен коллективного мученичества фиванских легионеров, стали именовать также «копьем Святого Маврикия».. Исход битвы определил, кто отныне будет править Римом, и привел к объявлению Христианства официальной религией Римской империи. Хотя сам Константин Великий, почитавший бога Солнца и считавший источником своих побед «Высшее Божество» (Summa Divinitas) - что, впрочем, вовсе не мешало ему вмешиваться в церковные споры между христианскими иерархами о Троичности Божества! - окрестился лишь на смертном одре[70] и воспользовался тайной силой Святого копья для того, чтобы подчинить новую религию и ее адептов своим собственным честолюбивым планам, направленным на то, чтобы сохранить воинственный дух Ромула даже под личиной обновленного Христианством преображенного Рима. Облаченный в порфиру, под которой был скрыт наконечник Святого копья, Император, провозглашенный придворными льстецами «тринадцатым апостолом», в качестве «внешнего епископа» провозгласил перед отцами Церкви, собравшимися на Никейском соборе, догмат о Троичности Божества. При основании Нового Рима – Константинополя – Константин Великий, по древнеримскому обычаю, обходя границы будущей столицы, держал перед собой Святое копье и утверждал при этом, что «идет по стопам Того, Кого видит идущим перед собой».
Несмотря на то, что позднейшие восточно-римские православные Императоры считали Святого Равноапостольного Царя Константина принадлежащим исключительно собственной, «византийской», истории, его авторитет во всем христианском мире, в том числе и на Западе, был столь велик, что западные крестоносцы-«латиняне», захватившие Константинополь в ходе злополучного для Восточной империи IV Крестового похода, в числе прочих христианских святынь (в частности, двух обломков
