— Я слыву вполне рассудительным человеком.
— Слывешь? Я не вижу здесь никого, кто сделал бы шаг вперед и сказал: «Да, Эрик Винтер слывет вполне рассудительным человеком».
— Ангела!
— Мы говорим обо мне и о тебе.
— Это же всего-навсего выражение! Поговорка! Я слыву, он слывет…
— Поговорка? Значит, Эрик Винтер уже и в поговорки вошел…
Он макнул стебель сельдерея в соус из анчоусов и черных оливок. Приятная солоноватая горечь.
— Очень вкусно.
Она молча посмотрела на него. Эрик рассчитывал отвлечься от мыслей, забыть все хоть на несколько часов, но, оказывается, это не так просто. Он взглянул на Ангелу и вспомнил лицо Хелены в мертвенном голубоватом свете.
— Извини, — сказал он, словно она могла читать его мысли.
— Это мне знакомо… Я вовсе не хочу походить на жену полицейского, которая сидит дома и не спит, дожидаясь мужа.
— Дожидаться — это моя привилегия. — Винтер потянулся к графину с водой.
Она перехватила его руку.
— И чего ты дожидаешься, Эрик?
И правда — чего он дожидается? Это серьезный вопрос. Многого… Он дожидается, когда станет известным имя убитой. Имя убийцы. Он дожидается покоя. Победы добра над злом. Он дожидается ее, Ангелу.
— Сегодня я дожидался тебя.
— Скажи проще: твоего тела.
— Не надо меня унижать. Мне нужна вся ты. — Он сжал ее руку.
Она отстранилась и сделала еще один глоток. Неожиданный порыв ветра подхватил бумажную салфетку, и она полетела вниз, беззаботно рыская в полете, как бабочка.
— Ты мог бы показывать это и почаще, и получше.
— Я показываю. Стараюсь показать… как умею.
— Ты всегда думаешь о чем-то другом.
— Это правда, но не совсем. Часто… но не всегда.
— Например, сейчас.
— Да… это дело…
— Да у тебя всегда «это дело»! Ты же знаешь — я не прошу тебя сменить профессию. Но она… она же везде, твоя профессия, лежит на нас… как слой пыли! Не только на нас, но и на всем, что тебя окружает.
— Нет… это не так. Пыль не может лежать, потому что я все время ее ворошу. Любое сравнение, только не это.
— Перестань… ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.
Опять подул ветер. У Ангелы взметнулись волосы, и он быстро накрыл рукой последнюю салфетку, чтобы и ее не унесло. У природы свои способы сортировки мусора.
— Ангела… я ничего не могу с этим поделать. Это… это часть меня самого. Или часть моей работы, называй, как хочешь.
Он рассказал, как увидел лицо Хелены. И она была сейчас с ними, за этим столом. Не он искал ее. Она искала его.
Ангела ничего не спрашивала. Винтер и не хотел, чтобы она что-то спрашивала. Может быть, потом. Не сейчас.
— Ты же тоже приносишь с собой снимки больных.
— Это другое… У тебя все иначе.
— Ничего не могу поделать, — повторил он. — Но это мне помогает в работе.
— Помогает? Великому комиссару, волшебнику следствия? Помощь, которая тебя раздавит в конце концов.
— Ты хочешь сказать, я сойду с ума? А может, уже сошел? Ну что ж… наверное. Не совсем, но слегка. Достаточно, чтобы работать в полиции.
— Борьба со злом… — задумчиво сказала она. — Любимая тема.
— Знаю… этот пафос звучит глуповато.
— Нет, Эрик… тебе известно, что я так не думаю. Но иногда для меня это… как бы чересчур.
Ну что на это сказать… Преступности имя — легион. Он полицейский, но не циник. Он верит в силу добра. И именно поэтому говорит о зле. Зло непобедимо. Враг за бронированным стеклом. Оно есть, его видно, но не дотянешься. Чудовище, непостижимое и непонятное, не подчиняющееся законам человеческой логики. Пытавшиеся понять зло и дать ему разумное определение всегда кончали плохо. Он понимал это, но это были только азы понимания. Пройдено куда меньше, чем осталось. Он хотел приблизиться к злу и победить. Это его работа — найти слабое место в броне и одолеть. И никакого другого оружия, кроме здравого смысла, у него нет. Если зло нельзя победить разумом и честностью… тогда чем? Чем можно победить зло?
Ему, как всегда, не хотелось об этом думать. Эта мысль была как черная дыра в его мире: зло можно победить только злом.
Зло можно победить только злом.
Бергенхем подул Аде за ушко, и она взвизгнула — он самонадеянно решил, что от удовольствия. Она живет в тумане пудры, подумал он, нечаянно столкнув на пол лоток с детской присыпкой.
Он подул еще раз, и с мочки уха слетело несколько пылинок. Она все время гулила — должно быть, хотела что-то рассказать, и эти забавные звуки говорили ему больше, чем все услышанное за этот день. Скоро ей исполнится целых полгода. Он держал ее на руках, слегка сжимая предплечьями, и думал о странностях жизни.
Он сам чудом вырвался из лап смерти и даже в какой-то момент был мертв… или балансировал на самом краю. Как раз в тот момент, когда родилась Ада. Он много размышлял об этом по ночам. Иногда просыпался в холодном поту. Это был другой пот, не тот, который накапливался за день в насквозь прогретом здании управления.
Он поднял дочку, осторожно отнес вниз, в гостиную, и положил на расстеленное на паркете одеяло. Улегся рядом, подпер голову ладонями и с удовольствием приготовился продолжать беседу.
— Мы могли бы поесть в ресторане, — показалась в кухонной двери Мартина.
— Везде такая жара…
— На террасе прохладней.
— Тогда мы пойдем туда. — Он подхватил одной рукой Аду, другой одеяло и отправился на террасу. — Я сегодня наблюдал страшноватую сцену.
— Да?
— Один парень увидел мертвую женщину и обрадовался.
— Неужели?
— Он был уверен, что увидит кого-то другого. Совершенно уверен. И я тоже… Не могу объяснить почему. Впрочем, могу. Все так совпадало, и мы не сомневались, что наконец узнали имя убитой. А он обрадовался… Это была не та, о ком он думал.
Он тут же раскаялся — прямо над ухом послышался лепет Ады, и ему показалось, что его слова чем- то ей неприятны. Мартина поняла его сразу.
— Он среагировал совершенно естественно. Такие реакции неуправляемы.
— Мудра, как Аристотель.
— Я знаю.
— А что надо сделать?
— Для чего?
