не вмешиваться ни советом, ни поощрением или, наоборот, порицанием в пока еще зыбкие взаимоотношения молодых людей.
– Я всегда боюсь, что мои суждения могут показаться молодому поколению устаревшими, – заметила со вздохом Ольга.
– Напрасно. Знаете, что я вам скажу: вот эти кофточки, – Антонина показала на себе, – в моей молодости назывались теннисками, теперь их зовут футболками, но от этого они не изменились, они все те же, может, только больше стало в них синтетики и меньше хлопка. И любовь, как и в прежние времена, либо есть, либо ее нет, а уж как ею распорядиться, и сейчас, и во веки веков зависит только от людей, будь они хоть ультрасовременные.
Вечером и Юля, и Алексей заметили, что между женщинами появилась какая-то родственность, если можно так сказать, искренность и согласованность во мнениях и планах на предстоящий месяц пребывания Ольги и Нику в Москве.
Утвердившись в звании кандидата медицинских наук и на должности старшего научного сотрудника, Лариса приобрела несвойственную ей прежде уверенность, порой даже безаппеляционность, что не преминули тотчас же заметить коллеги. Возможно, у нее и были на то основания, поскольку специалистом она считалась действительно хорошим, даже очень хорошим, но в клинике были и другие врачи, не менее квалифицированные, однако такой явной самоуверенности и заносчивости, как Лариса, они не проявляли. Даже при обследовании пациентов, в разговоре с ними у нее появилась новая, особая интонация, которая, видимо, должна была демонстрировать каждому, как ему повезло, что такой редкий специалист снизошел до него и взялся за лечение. Трудно сказать, осознавала ли она в себе эти перемены или все происходило на подсознательном уровне, как бы сублимируя постоянные неудачи в личной жизни. Она теперь и по улице ходила с таким надменным видом, словно все остальные прохожие не стоили даже ее мимолетного общества, то ли действительно презирала их – неизвестно, за что, – то ли изображала презрение, и тоже неизвестно, почему. Как часто мы встречаем подобных особ не только на улицах наших городов, но в офисах, поездах, на курортах, в магазинах, и волна неудовольствия и возмущения поднимается в нас. Их задранные подбородки и чуть опущенные веки, из-под которых они холодно смотрят на всех сверху вниз, ухитряясь проделывать это даже при небольшом росте, раздражают и вызывают чувство протеста – почему, по какому праву они позволяют себе такое поведение? Но не стоит так нервничать и осуждать эту нарочитую надменность – да, да, именно нарочитую, потому что на самом деле это просто поза, защитная компенсаторная реакция на несложившуюся жизнь, отсутствие рядом надежного мужчины, буйство на холостом ходу гормонов, вечная неудовлетворенность и незащищенность. И потому они живут так – ощерившись и оскалившись. Их надо понять, простить и просто пожалеть. Тогда они быстро становятся обычными, милыми, нежными, верными и трогательными женщинами, способными очаровать, увлечь, осчастливить любого привереду.
С Ларисой все так и случилось – одна неудача влекла за собой следующую, и она озлоблялась на всех и на всякого, не желая признавать за собой ошибок и промахов.
После отъезда писательского сына во Францию у нее появилась навязчивая идея выйти замуж во что бы то ни стало за француза, любого – молодого, старого, косого, кривого, но француза и обязательно богатого! Потом уехать с ним во Францию и там ненароком встретить «беглеца», чтобы показать ему, как она счастлива со своим мужем и как он, жалкий переводчик, изо дня в день выполняющий свою поденную работу, прогадал, отвергнув ее! Эта маниакальная мечта овладела Ларисой настолько, что она, как говорится, пустилась во все тяжкие: разными путями знакомилась с французами, заводила романы, каждый раз в надежде, что вот этот и есть тот самый проездной билет прямо в Париж, что так ей нужен. Но как-то так получалось, что после одной-двух встреч французы исчезали из ее жизни, словно иллюстрируя бессмертные слова классика: «Гарун бежал быстрее лани…» Собственно говоря, они не возражали против продолжения интимных встреч, но не более того. Хотя ведь есть такие французы, что женятся на русских женщинах, но с Ларисой пока никто не изъявил желания соединиться узами Гименея.
Однажды она познакомилась с милым, симпатичным французом, аспирантом по имени Жан. Он был лет на семь моложе ее, но это не стало препятствием к их сближению. Ей нравилось его имя, она всегда считала, что настоящего француза так и должны звать – Жан. Только он был не из Парижа, а из Бордо. Но и это допустимо для достижения цели – всегда можно впоследствии переехать в столицу. Жан занимался кинорежиссурой и считал, что образование, полученное в театральных вузах Советского Союза, включая и ВГИК, уникально и не имеет аналогов в других странах. Именно поэтому он и приехал в Москву.
Их частые встречи, поездки за город и походы в театр странным образом затянулись и приняли, выражаясь медицинским языком, хронический характер, а, как известно, хронические романы очень редко переходят в брак. Но Лариса проявляла спартанскую выдержку и настойчивость. И вот наступил день, когда они наконец очутились в постели, на что она возлагала большие надежды. Опустив детали, придется для полноты картины сказать: в самый патетический момент Жан, красный и весь всклокоченный – то ли от напряжения, то ли от неловкости – вдруг признался:
– Извини, извини… я должен был сказать… я… я… импотент…
Первая мысль была: бред какой-то, что он себе позволяет, этот французик из Бордо? Но потом словно молния озарила эту мрачную мысль – да, да, это было озарение! – и за ней пришла мгновенно вторая. Наверное, нейроны в мозгу в эту долю секунды выиграли чемпионат по скорости передачи мысли, потому что Лариса сразу же подумала: ну и что? Пускай, возможно, так даже лучше – он с этой проблемой никакой француженке не нужен, а я пока что стерплю. Она ласково взъерошила его курчавые волосы, улыбнулась через силу, тихим голосом, стараясь, чтобы слова прозвучали как можно проникновеннее, произнесла:
– Это ничего… это пройдет… бывает. Не нужно зацикливаться на неудачах.
– Ты говоришь, как врач. Не утешай меня, я все про себя знаю.
– В следующий раз все получится, вот увидишь, – настаивала Лариса.
Жан ничего не ответил, встал, оделся, подождал, пока и она оденется, подал ей руку.
– Я провожу тебя.
Прощаясь около дома, она помахала ему маленькой сумочкой, зажатой в руке.
– Позвони мне в субботу, я буду ждать!
Жан улыбнулся и быстрыми шагами пошел от дома к улице, где можно было слиться с толпой и хоть на время почувствовать себя таким же, как все, без того, что лечащий его врач называл индивидуальными особенностями данного организма.
Больше он не звонил и не встречался с Ларисой.
Дома ее ждали новые неприятности. Младшая сестра, с детства снедаемая завистью к старшей не только из-за своей неказистой внешности, но и по причине профессиональной неустроенности, время от времени преподносила очередную пакость, разгребать которую приходилось Ларисе, потому что мать, как уже говорилось, категорически отказывалась участвовать в домашних распрях и продолжала жить своей жизнью.
Так получилось, что Лиля после школы не смогла поступить в вуз, дважды сдавала в полиграфический, но оба раза терпела фиаско, потом решила, что ее призвание – театр, однако не прошла по конкурсу даже на второй тур. Тогда она какими-то путями вышла на группу промышленных графиков, людей, владеющих профессией, в семидесятые годы весьма востребованной и хорошо оплачиваемой. Лилю взяли помощницей с условием, что она постепенно станет обучаться профессии и со временем начнет работать самостоятельно. И вот именно на этом попроще она довольно быстро преуспела. Мать, Александра Вадимовна, была просто счастлива – наконец в доме появился еще один добытчик, и можно чуть расслабиться, и больше тратить на себя, тем более что годы мчались быстрой вереницей, требуя для поддержания формы все больше и больше расходов. У любовников она никогда не брала денег. Во-первых, потому, что придерживалась этого правила из принципа, во-вторых, оба любовника, и московский, и харьковский, имели семьи, взрослых детей, и нагружать их дополнительными тратами было бы просто неразумно. Они не в последнюю очередь оставались ей верны еще и по той причине, что Александра, Алюся, как звал ее один, Сашура, как называл ее другой, на протяжении многих лет их любовных связей оставалась для них совершенно необременительной в смысле финансовых расходов, за небольшим исключением, когда приходилось к различным датам делать ей подарки или оплачивать ее поездки на Украину в одном случае, на курорт – в другом. Разумеется, ни один из них не подозревал о существовании, скажем так – дублера, и все были довольны.
