Живи как хочешь

коммунистические идеи не действовали, а погода действует… Может быть, так тоже при морфии? Врет книжка! От судьбы не уйдешь. Я ведь знала, что все будет именно так, как было“.

Она почувствовала прилив бодрости, быстро встала и пошла дальше. Говорила себе, что идет как лунатичка, как завороженная, что не идет, а ее туда несет какая-то сила, влачит какой-то магнит.

Но говорила она это себе неуверенно, да и почти не помнила, как туда шла. Помнила только прилив бодрости, а бодрость и отчаяние постоянно у нее сменялись уже давно.

На калитке виллы был номер: тот самый, В палисаднике стояла колясочка. Дом был как дом и из окон, как будто, никто не смотрел. Тони позвонила три раза. Чуть не позвонила в четвертый, – тревожно подумала, что могла позвонить. «Теперь все кончено! Нет возврата!'… Послышались шаги. Дверь отворил высокий брюнет, с блестящими черными глазами. У него в руках была книга в желтом переплете. Тони впилась в него глазами. «Господи! Где я его видела? Где? Когда?'…

– Что вам угодно, сударыня? – ласково спросил он, скользнув взглядом по кульку, который Тони держала не совсем естественно, точно священный предмет.

Все происходило, как было сказано, все было в порядке, но Тони тряслась мелкой дрожью. «Так было и с ведьмой».

– Не здесь ли… Не здесь ли продается детская колясочка?

Голос ее все же дрогнул, как ни часто дома она репетировала эту фразу. Забыла и о приветливой улыбке. «Не примут!» – со страстной надеждой подумала она. Но черный человек, вероятно, привык к тому, что приходившие к нему люди волновались.

– Да, здесь. Войдите, пожалуйста, – сказал он по-французски, с довольно сильным твердым акцентом, как будто в самом деле балканским или чешским. «Во всяком случае, не русский», – почему-то с удовлетворением подумала Тони.

Они вошли в переднюю.

– Вы хотите купить колясочку? Она стоит 2.200 франков.

– Да, я хочу купить колясочку, но это для меня слишком дорого, я могу дать 1500, – сказала Тони. Ритуал кончился. Черный человек улыбнулся и ввел ее в другую комнату, тоже просто убранную. «Все самое обыкновенное! Как странно!» – подумала Тони.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал он ободрительным тоном. – Ну что ж, значит все в порядке. Об условиях вам сказали?

– Да.

– Я вам заплачу за месяц вперед. Вы принесли то, что было сказано?

– Принесла, – поспешно ответила Тони, и вынула трясущимися руками открытку. «Кончено!.. Как все просто! Как все страшно просто!.. На открытке было написано по-французски: „Сердечный привет и мои лучшие пожелания“. Высокий брюнет внимательно осмотрел открытку, и поскоблил ногтем вторую строчку между словами „мои“ и „лучшие“. Крошечный, совершенно незаметный негатив упал на его ладонь.

– Приклеено не очень хорошо, – сказал он. – Вы, верно, купили не тот клей. Но этому научиться легко, а кроме того, мы теперь почти не пользуемся микрофотографиями, это слишком хлопотно. Вам что дали?

– Страницу из Виктора Гюго, она была разделена на пятьсот групп…

– Я не сомневаюсь, что вам дали вздор, но вы не должны были говорить.

– Ведь вы меня спросили.

– Моя обязанность была спросить, а ваша – не отвечать. Но я понимаю, что вы могли ошибиться. Мы слышали, что вы знаете радиотехнику? Об этом с вами поговорят позднее… Ну, хорошо, теперь мы можем съесть апельсины. Надеюсь, вы купили сладкие, а то я кислых не люблю, – сказал, смеясь, высокий брюнет. – Хотите рюмку портвейна? Выпьем, познакомимся поближе, – приветливо сказал он и протянул ей руку. Рука у него была совершенно холодная.

Больше она ничего не помнила. Тысячу раз себя затем спрашивала, было ли это, или же все ей грезилось. То казалось, что было, то казалось, что грезилось. Теперь грань между жизнью и бредом у нее потерялась совершенно.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

I

Из Парижа в Гавр все ехали вместе. Разделение по богатству произошло лишь при посадке на пароход. Делавара с почетом отвели в его каюту, обычно снимавшуюся для коронованных особ или для министров, путешествующих на государственный счет. Она состояла из трех комнат с ванной и называлась «Фонтенебло». Каюта Пемброка была тоже хороша, но гораздо менее роскошна. Это было Альфреду Исаевичу немного досадно. Во Франции не было обычая газетных интервью с отъезжающими пассажирами; в Нью-Йорке, Альфред Исаевич знал, репортеры прежде всего обступят человека, прибывшего в каюте высокопоставленных людей. «Интересно, что он им может сказать? Разве только, что во Франции была хорошая погода, – иронически думал Пемброк. – Кто он вообще такой!'

– Странно, что он своему секретарю не дал одной из своих трех комнат, – сказал Альфред Исаевич Наде еще на пристани, пока проверялись паспорта. – Оказывается, он для него взял особый билет во втором классе. Во-первых, это только лишний расход: в его каюте две спальные. А во-вторых, уж если ты такой гран-сеньер и везешь секретаря, то вези старика тоже в первом классе. Может быть, он хочет оставаться один, чтобы секретарь не мешал ему в его глубоких размышлениях?

– Значит, он будет и обедать отдельно от нас? – спросила Надя, очень взволнованная отъездом.

– Может быть, иногда будет спускаться к нам и обедать в общей зале, как простой смертный. Черчилль всегда обедает в общей зале. Правда, он только Черчилль, а не Делавар.

Всю дорогу Надя беспокоилась, как бы отправленный накануне багаж не опоздал, не попал на другой пароход, или не затерялся. Но как только они поднялись на борт огромного парохода, она еще издали увидела свой главный, особенно важный, сундук и чрезвычайно обрадовалась.