преданный делу борьбы с Бурбонами.
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ (испуганно: она больше всего на свете боится раздражить или взволновать отца): Я ничего дурного о нем не говорю. Жена обожает его, любо на них смотреть. (С улыбкой). А в нее этот американский мальчик влюблен так откровенно, что даже забавно смотреть. Она, правда, очень мила… Я пригласила их остаться на ночь: они опоздали на дилижанс, а наших кучеров я отпустила. Все-таки, папа, как можно привлекать к вашим делам столь юных людей, особенно женщин?
ЛАФАЙЕТТ (благодушно): Ты против женского равноправия? Это мне напоминает нашу Луизу, которая по аристократизму не уступит королеве Марии Антуанетте.
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Я не против женского равноправия, а за здравый смысл. Ей двадцать лет… Кроме того, она слишком много пьет. За обедом она выпила целую бутылку шампанского!
ЛАФАЙЕТТ (так же): Да, да… Мы принимаем всех, кроме людей заведомо нечестных. Конечно, в этом есть риск. Но… Покойный император издевался над теми генералами, которые хотят вести войну без всякого риска. А я скажу то же о заговорах.
ЛАФАЙЕТТ. Г-ЖА ДЕ ЛАСТЕЙРИ. ЛУИЗА.
ЛУИЗА (Входит и, увидев Лафайетта в кресле, с яростью поднимает три пальца) : У него подагра и болезнь мочевого пузыря, а он устраивает заговоры!.. Еще кто-то к тебе приехал! (Подает ему визитную карточку).
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Луиза!
ЛАФАЙЕТТ (читает с иронической интонацией): Барон Лиддеваль… Этому «барону» чего еще нужно?
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ: Он тоже Рыцарь Свободы?
ЛАФАЙЕТТ: Нет, он рыцарь индустрии. Это жулик неизвестного происхождения, натурализовавшийся во Франции.
Г-жа де» ЛАСТЕЙРИ: Мне было бы гадко подавать руку жуликам.
ЛАФАЙЕТТ: Подача руки ровно ничего не означает. Если б ты знала, кому мне только ни приходилось в жизни подавать руку! (Луизе) – Попроси его войти, милая.
ЛУИЗА (сердито): «Жулик, жулик»! Почему он жулик? У него такие лошади, что на них не отказался бы ездить король. Вот те, что раньше были, это жулики! (Уходит) .
Г-жа де ЛАСТЕЙРИ (встает и собирает вязанье): Папа, только ради Бога не засиживайся… Тебе доктора велели рано ложиться. Сегодня у тебя очень усталый вид.
ЛАФАЙЕТТ (с досадой): Хорошо, хорошо, я это уже слышал.
(У нее опять лицо становится испуганным. Уходит).
ЛАФАЙЕТТ. ЛИДДЕВАЛЬ.
ЛАФАЙЕТТ (очень холодно): Садитесь, пожалуйста. Чем могу служить?
ЛИДДЕВАЛЬ: Я приехал, генерал, прежде всего для того, чтобы засвидетельствовать вам мое глубокое уважение. Давно собирался это сделать. Вы имеете во мне горячего поклонника.
ЛАФАЙЕТТ: Покорнейше вас благодарю.
ЛИДДЕВАЛЬ: Эти чувства разделяет со мной вся страна. Она единодушно скорбит о том, что такой человек, как вы, находится не у дел и даже в опале. У Франции не так много Лафайеттов. У нее даже нет никого кроме вас.
ЛАФАЙЕТТ (чуть мягче): Еще раз благодарю вас, хотя вы очень преувеличиваете.
ЛИДДЕВАЛЬ: Нисколько. (Недолгое молчание). Но если я позволил себе побеспокоить вас, вдобавок в довольно неурочное время, то по важной причине. До меня дошли слухи об одном намечающемся деле вполне секретного характера. (Вопросительно на него смотрит) .
ЛАФАЙЕТТ (сразу насторожившись, еще холоднее, чем вначале). – О каком деле секретного характера?
ЛИДДЕВАЛЬ: Я, конечно, не имею права на полную откровенность, тем более, что вы меня мало знаете…
ЛАФАЙЕТТ: Я даже совершенно вас не знаю.
ЛИДДЕВАЛЬ (нисколько не смущаясь): Правда, мы с вами только раза два встречались в обществе… Об этом деле мне говорили другие. Не все так сдержаны, как вы, генерал. Я знаю, что речь идет о возможности серьезных перемен во внутреннем положении нашей страны.
ЛАФАЙЕТТ (так же): Вот как? Выть может, король намерен призвать к власти либералов?
ЛИДДЕВАЛЬ (улыбаясь): Это, конечно, самое лучшее, что он мог бы сделать. Но, к несчастью, об этом нет и речи. Как вы знаете, Бурбоны ничего не забыли и ничему не научились.
ЛАФАЙЕТТ: Какие же перемены вы имеете в виду?
ЛИДДЕВАЛЬ (твердо): Я говорю о заговоре, имеющем широкие разветвления в армии, в обществе и в лучшей части нашего народа.
ЛАФАЙЕТТ: О заговоре? В первый раз слышу, барон.
ЛИДДЕВАЛЬ: Этот заговор ставит себе целью вооруженное восстание.
