— Дети есть просят!.. Здесь полчаса, там полчаса — глядишь, и день даром прошел.
— Не горюй, скоро сделают туннель, успеешь намотаться.
— Как же, сделают! Скорее подохнем. Сколько лет твердят об этом туннеле, а мы вот стоим и ждем у шлагбаума.
— Им-то сюда ездить не надо! Вот и кормят нас обещаниями. Да ну, что и говорить, было бы дело в одном переезде, а то, куда ни глянь, — ничего, кроме трепотни!
Прошел торговец прохладительными напитками с большой стеклянной посудиной за спиной. Пронизанный солнцем кусок льда сверкал в прозрачной влаге, словно громадный алмаз. Сейида проводила его глазами. Солнце, висевшее прямо над головой, нещадно пекло. Девушка представила запотевший стакан, доверху наполненный холодным напитком, и провела языком по пересохшим губам.
Прошумел поезд, и шлагбаум наконец поднялся. Сейида вновь двинулась в неизведанный мир, полный грохота, гомона, ослиного рева и толчеи. Повозка катилась и катилась по бесконечным улицам…
— Долго еще, дяденька? — не выдержала Сейида.
— Слава Аллаху, уже добрались до Тосуна. Сейчас начинается Род эль-Фараг. Теперь надо спрашивать, где улица эль-Киркуки.
Потянулись узкие, грязные, полупустые улицы. Сразу же за домами начинались поля, уходившие вдаль, насколько хватал глаз. Возчик остановился у бакалейной лавки и крикнул:
— Эй, добрый человек! Где здесь улица эль-Киркуки?
— Прямо перед тобой.
Безрадостный вид дополняла старая бездействующая сакия[23] — видно, здесь проходил оросительный канал… Возчик внимательно разглядывал номера домов. Нужный номер оказался почти в самом конце улицы.
Сейида несказанно обрадовалась, когда возле низких ворот, пробитых в высокой глухой стене, увидела Самиху. Над стеной нависали зеленые ветви акации, усыпанные желтыми цветами.
— Что так долго? — спросила Самиха.
— Целый час проторчали у переезда! Да и улицы забиты, едва пробрались, — недовольно объяснил возчик.
— Пойду, успокою маму.
Фатьма вместе со свояченицей, племянницей и их слугой Габаллой заканчивали уборку квартиры. Оставалось перенести и расставить мебель. Наконец управились и с этим, закрыли ворота, отдали ключ баввабу и тихо уселись в новой гостиной.
Прилепившийся к забору парка Тосун дом был тесным и невысоким. Со всех сторон квартал окружали крестьянские поля. По обочинам мостовой торчала засохшая альфа[24]. Из всех видов городского транспорта в этом районе знали только трамвай. Здесь город тесно соприкасался с деревней, трамвайные рельсы соседствовали с бороздами, поднятыми сохой, пахло землей, навозом и созревающим хлебом.
По всему видно было, что новое обиталище хозяев Сейиды не принадлежит к разряду дорогих или даже средних. Одно утешение — рядом находилась школа, куда перевелся Хамди, и дом, в котором жил дед со своей дочерью и внуками.
В сереньком и печальном домике было еще тоскливее от траурных покровов на книжных шкафах.
Но больше всего угнетали слезы Фатьмы, глаза которой, казалось, никогда не просохнут… Самиха тоже бродила печальной тенью, не находя себе места — заботы по хозяйству, теперь очень несложные, не могли отвлечь ее от грустных мыслей. А уж о Хамди и говорить нечего — на лице юноши застыла печать глубокого горя. В школе его даже прозвали Печальный Дервиш. Он и впрямь стал отшельником — круглый день один-одинешенек.
Смерть Мухаммеда согнула старика отца чуть ли не до земли. Он все тяжелее опирался на палку — к тяжести лет прибавилась непосильная ноша родительского горя.
И самым ужасным было постоянное чувство, что в этой осиротевшей семье отказались от права желать, мечтать и надеяться. Жизнь превратилась для них в какую-то тяжелую повинность, они отбывали дни — иначе и не скажешь, — отбывали как долгий, утомительный срок.
Но постепенно жизнь брала свое, ее мерное течение не могло обогнуть маленький домик под желтой акацией, над крышей которого все так же вставало и заходило солнце. Хамди отправлялся в школу, возвращался домой, обедал и шел к калитке. Запах трав долетал с окрестных полей, а с соседних улиц — певучие голоса торговцев. Немного помедлив, Хамди поднимался на крышу дома и глядел на безбрежность сахарного тростника, колыхавшегося под ветром. Но эти волны никуда не катились.
За полями виднелась стена, окружавшая дворец Тосун, с которым соседствовала школа. Дворец утопал в густой листве манговых деревьев, освещенных красными лучами заходящего солнца. В душе Хамди возникали воспоминания недавнего прошлого. Невольно он искал взглядом заветное окно, за которым в такие же предзакатные часы легким видением появлялся силуэт любимой. От этих воспоминаний становилось так тяжело и безысходно, что вечерний сумрак, застилавший притихший мир, казалось, никогда не рассеется.
Со дня переезда Хамди видел Софу лишь однажды, когда прошло сорок дней после смерти отца. Вместе с матерью и другими женщинами, одетыми в траур, она была на поминках. Юноша только поздоровался с ней и не сказал больше ни слова — его сковывало странное чувство, что он оскорбит память покойного, если позволит себе хоть малейшую радость.
А, кроме того, что он мог предложить ей, когда будущее было затянуто тучами? Семье приходилось существовать на пенсию всего в несколько фунтов в месяц. Доходов от мануфактурной лавки деда едва хватало на содержание дочери и внуков. А ведь нужно было содержать дом, заботиться о пропитании и еще ухитряться одеться не хуже других, чтобы не позорить памяти такого известного человека, каким был покойный отец.
Если раньше в душе Хамди постоянно горела надежда на лучшее, то теперь под ее пеплом тлел только страх перед будущим. Оставалось упорно учиться, чтобы не потерять право на бесплатное обучение, выхлопотанное друзьями отца. Каждый наступающий день казался Хамди еще более мрачным, чем прошедший. Что уж тут мечтать о свиданиях с любимой — юноша отказывал себе даже в самых маленьких удовольствиях. Кроме одного: склонившись по вечерам над столом, Хамди рисовал дорогое лицо с большими, бездонными глазами. Потом доставал заветную книгу, находил между страницами сухие лепестки розы и долго вдыхал едва сохранившийся аромат.
Как-то осенью Хамди возвращался из школы вместе со своим двоюродным братом Имадом и одноклассником Салахом. Свернув на свою улицу, Хамди увидел торопящуюся Сейиду.
— Далеко собралась?
— К Алляму, купить бутылочку лимонаду.
— У нас гости?
— Да — Софа со своей мамой.
От этой новости у Хамди подкосились ноги.
— Давно пришли? — взволнованно спросил он Сейиду.
— Только что.
— С ними еще кто-нибудь?
— Никого.
— А деньги у тебя есть?
— Госпожа велела попросить в долг… В бутылке как раз два стакана.
— Возьми еще одну.
— Но госпожа…
— Я сказал — две… Постараюсь сам достать денег… Аллах не оставит…
С теперешними скудными доходами хозяйке приходилось проделывать поистине чудеса эквилибристики. Каждая капля лимонада была на учете, порция вареных бобов, едва сдобренная оливковым маслом, раскладывалась на две тарелки. Дни поста — рамадана, казавшиеся прежде такими длинными,
