— Что вы! Отец, как ни странно, всячески противился. Хотел сделать из меня кого угодно — только не геолога. Считал — не женская эта профессия.
— Правильно, — сказал Берестов. — И я так считаю.
— А я вот считаю иначе. Я ведь упрямая. Как решила — так сделала.
— И не жалеете?
— Пока нет.
— Дай вам бог и дальше.
— Спасибо.
— И все-таки честно, — неужели вас не тянет в город, к людям, к театрам, к концертным залам? Вот я тоже устаю от всего этого, бегу сюда, в горы, отдыхаю душой. А потом не могу. Должен возвращаться. Наверное, все-таки люди недаром собираются вместе — в городах, в селах. Общение с природой дает радость, но по контрасту. Оставьте человека один на один с природой надолго — и он сойдет с ума от одиночества.
— Конечно, тянет… Часто дни считаешь, часы. А потом снова — считаешь… Горы зовут! Есть в них, знаете, что-то такое притягивающее.
— Уж мне ли не знать! Вы мои работы не видели?
— К сожалению.
— Может, и к счастью… Впрочем, будете в городе — посмотрите. И напишите мне. Хотелось бы знать, что вы об этом скажете.
— Вам действительно это интересно? — спросила она.
— Очень. Даже важно. Поверьте…
— Хорошо. Обещаю вам…
— Вы знаете, я ведь не случайно задаю вам эти вопросы… — Берестов, разговаривая, кидал мазки на полотно. Он все время занимал ее разговорами, он видел, что так освобождает ее от скованности, отвлекает от мысли, что ее рисуют. — То, что я пишу сейчас, так далеко от геологии, от науки, от вашей профессии. Это, если хотите, гимн мечте, устремлённости к ней, к чему-то далекому, недостижимому и вечно прекрасному, передающемуся из поколения в поколение.
— Странно! — она вскинула голову, посмотрела ему в глаза. — Мечта людей, устремлённость, вера в нее… Это же геология… Точный портрет. Не заметили?
Она негромко засмеялась. И он засмеялся тоже.
Она стала сниться ему по ночам — его «Девушка у костра». Она сидит в куртке, в сапогах, руки опущены прямо вниз — она оперлась ими о сруб дерева и смотрит в огонь. Багрово-желтый отблеск пламени — на ее лице.
Он все время видел по ночам ее лицо, освещенное пламенем костра. В нем и задумчивость, и мечта, и предвестье радости, и в то же время еще что-то, чего он никак не может пока уловить и что должно прийти — он знает. Раз начало сниться — значит, придет.
Теперь он жил своей картиной. Вставал утром, спускался к Курбану, пил с ним чай, разговаривал, потом бродил по окрестностям, иногда делал наброски, но думал только о ней, о ее лице. Ему казалось, что он только сейчас начал по-настоящему понимать, в чём заключается сила великих произведений искусства. Как бы ни было прекрасно и совершенно по мастерству произведение, оно умрёт вместе со своим временем, если оно однозначно, если оно слишком конкретно. И наоборот — некая загадочность, многозначность дает возможность новым поколениям толковать произведение по-своему, вкладывать или отыскивать в нем свое — отсюда его бессмертие. Сколько бы новых людей ни приходило в мир, столько будут стоять перед загадочной улыбкой Джоконды, перед поразительным лицом Мадонны — потому что каждый видит в нем что-то свое. И «Гамлет», где разворачиваются вполне определенные события и произносятся вполне определенные слова, велик тем, что эти слова многозначны, что каждое поколение читает их по-своему и читает в них свое.
Несколько раз приходил он к тому камню, вглядывался, стараясь понять, как это, каким чудом волнует его этот едва различимый отголосок далекого, может быть, тысячелетнего прошлого…
Значит, есть она, эта нить, тончайшая, почти неощутимая, но протянутая оттуда… И каким-то непостижимым образом соединялась она сейчас в его воображении с «Девушкой у костра», словно эстафету он принимал у своего невидимого предка. Странно, но почему-то, когда он стоял у этого камня, у него все время было такое чувство, что он должен торопиться, что ему отпущено не так уж много времени, словно столетия, прошедшие до этого дня, истощили свою силу, передав ему свою ношу…
Может быть, поэтому он так торопился, старался не пропустить ни одного дня, нервничал, когда она задерживалась.
А в один из вечеров она не пришла совсем. Он сидел у догорающего костра, и когда понял окончательно, что она не придет, решил идти в лагерь, к геологам. И в это время услышал сзади резкий скрип сапог, взбирающихся по каменистому склону, и тяжёлое мужское дыхание.
Он обернулся. Рядом с ним, глубоко сунув руки в карманы, стоял геолог и разглядывал полотно на подрамнике.
— Та-ак… Ждете, значит?
— Жду, — сказал Берестов.
— Напрасно ждете. Не придет она. — Он вытащил руку из кармана и постучал пальцем по полотну. — Между прочим, не похоже.
— Почему не придет? — с трудом сдерживаясь, спросил Бэрестов.
— Потому. Услал я ее к соседям.
— Зачем?
— По делу. У нас ведь работа — не игрушки. — Он опять постучал пальцем по полотну. — Непохоже рисуете, говорю.
— Это не ваша забота.
— Как же не моя? Вы у меня работника отвлекаете, голову ей заморочили… Вот я и решил посмотреть, стоит ли…
— И пришли к выводу, что не стоит?
— Нет, не стоит. — Он блеснул своей коронкой.
— Знаете, есть такая поговорка, насчет полработы.
— А-а… — Он смерил Берестова насмешливым взглядом, перешагнул через бревно, сел. — Слушай, поговорить надо!
— Говорите!
— Садись, чего стоишь. В ногах правды нет.
— Постою.
— Ну, как хочешь… — Он щёлкнул зажигалкой и прикурил, затягиваясь. — Слушай, уходил бы ты по добру отсюда!
— Что-то не понял…
— Чего ж тут не понять. Мало тебе гор вокруг? Иди в Хумсан, в Бричмуллу… Там знаешь виды какие!
— Мне и здесь хорошо.
— Тебе-то, может, и хорошо… Другим — не очень.
— Я мешаю вам чем-нибудь?
— Мешаешь. Голову ей задурил — вот что!
— Чем же это я «задурил ей голову», как вы выражаетесь?
— Болтовней своей. И этим… — Он презрительно кивнул в сторону полотна. — Думаешь, я не понимаю, зачем это тебе нужно? Нигде в мире такого лица не нашел, одно единственное нашел! Так вот что я тебе скажу — ничего тут у тебя не выйдет, понял? Напрасно стараешься, время тратишь, краски переводишь! Напрасно! Эту девку не такие, как ты, испытывали!
— А вы ей, простите, кто будете — муж, отец, брат?
— Не твое дело! Я за нее в ответе, понял? Так что выбрось из головы!
— Вообще-то говоря, следовало бы прекратить этот разговор… — тихо сказал Берестов. — Но я все-
