подчас обращался с поучениями и наставлениями к «своей» русской пастве, положение русских митрополитов и епископов существенно отличалось от статуса католического иерарха, жестко подчиненного «святому престолу» в Риме.
После вторжения османов на Балканский полуостров Византийская империя, со всех сторон окруженная потенциальными завоевателями, оказалась перед смертельной угрозой. На Флорентийском соборе император Иоанн VIII и патриарх Иосиф надеялись ценой подчинения православной церкви римской курии получить военную помощь против воинственных мусульман. В этом смысле уния, заключенная 6 июля 1439 г.,— акт отчаяния умирающей империи.
Но если Византии уния давала надежду (как впоследствии оказалось, призрачную) на сохранение своего политического бытия, то для Русской земли провозглашенный во Флоренции отказ от самобытности православной церкви мог иметь совсем другие последствия.
Разгром Руси Батыем привел не только к установлению ордынского ига, но и к постепенному захвату западных и южных русских земель Литвой и Польшей. Ко второй четверти XV в. под властью польского короля и великого князя Литовского оказалась большая часть территории древнего Русского государства. И Червонная Гусь со Львовой и старым Галичем, и Волынь с Владимиром и Холмом, и Черная Русь с Гродно и Берестъем, и Белая с Минском и Полоцком — не только эти земли, арена многовековой истории Древней Руси, по и сам Киев, Чернигов, южный Переяславль, а в начале XV в. даже Смоленск вошли в состав владений чужеземных католических государей. В условиях потери политической независимости для коренного русского населения отторгнутых земель особое значение приобрел вопрос церковный — вероисповедная связь между собой и с остальной частью Руси. Вопрос сохранения своей веры стал и вопросом сохранения своей национальности, культуры и традиций.
Не меньшее значение этот вопрос имел и для Москвы и тяготеющих к ней земель северо-востока и северо-запада Руси — конфессиональное единство Москвы и Новгорода, Твери и Рязани и далекой Вятки служило идейной базой для единства политического. Православная Русь противостояла католическим Литве и Польше, за спиной которых стояла папская курия с ее мечтами о вселенской церкви. И когда в феврале 1440 г. «прииде из Рима Сидор митрополит», ставленник патриарха, один из активных деятелей Флорентийского собора и горячий поборник унии, его проповедь «соедините православие с латынском» встретила дружный отпор как епископов, так и самого великого князя Василия Васильевича. 2 марта сторонник подчинения папе был заключен в Чудов монастырь (откуда он, впрочем, через полгода бежал в Тверь и далее в Литву).[6]
Русь сделала свой выбор, имевший далеко идущие последствия. Отказ от унии означал разрыв с константинопольским патриархом и давал последнему формальную возможность назначить нового митрополита с подчинением ему западных русских епархий на территории Литовского великого княжества. Патриарх так и поступил, назначив в Киев Григория, ученика незадачливого Исидора. Зато Москва сохранила значение единственного центра самостоятельной православной церкви, что поднимало ее духовный авторитет в глазах русского народа по обе стороны русско-литовского рубежа. С необходимостью должны были измениться и отношения между главой политической власти, великим князем, и митрополитом — последний теперь даже формально не мог апеллировать к авторитету патриарха.
Осенью 1440 г. в Галиче умер князь Дмитрий Юрьевич Красный, один из злополучных руководителей Белевской битвы. (Его смерть после долгой летаргии поразила современников суеверным ужасом.) Его удел перешел к старшему Дмитрию — Шемяке. Это очень усилило позиции последнего.
Феодальная усобица то ослабевала, то вспыхивала с новой силой. В борьбу вмешивались Новгород и Литва. Неурожай и голод вызвали эпидемию во Пскове. Зимы были «злы», а сено дорого, отметил летописец. Нападали старые враги — ордынцы. «Царевич» Мустафа «со множеством татар» вторгся в Рязанскую землю — многострадальное пограничье между Русью и Диким Полем. На этот раз ордынцев удалось отразить — в бою на речке Листани был убит сам «царевич», хотя и русские понесли большие потери. Это только один из эпизодов незатухавшей войны, фактически шедшей между Русью и Ордой почти с самого начала ига. Несмотря на выплату ордынцам «выхода» (дани), несмотря на признание Русью своей формальной зависимости от хана («царя»), у которого русские князья выпрашивали ярлыки на великое княжение и к которому регулярно ездили на поклон с богатыми дарами («поминками»), прочного мира на южной границе не было никогда. Если не сам «царь» и посланные им воеводы (их походы случались довольно редко и каждый раз носили характер катастрофы, как при Тохтамыше и Едигее), то бесчисленные «царевичи» чуть не каждый год вторгались в русские земли, грабили, жгли, убивали и уводили «полон». В постоянном напряжении, ожидании очередного ордынского набега проходила жизнь одного поколения за другим.
1445 г. принес новые беды. Семитысячная литовская рать вторглась с юго-запада. Литовцы простояли неделю под Козельском (прославившимся в свое время героической обороной от орды Батыя) и подошли к Калуге. Калужане вынуждены были дать «окуп». Можайский князь Иван Андреевич и брат его Михаил, князь Верейский (оба — внуки Дмитрия Донского), послали против литовцев своих людей. Под Суходровом произошел бой, видимо неудачный для русских, судя по тому, что в плен попало несколько воевод. Однако от дальнейшего вторжения литовцы отказались и вернулись назад. Тем не менее они «плени земли много и повоева, и христьянству погибель великая бысть».[7]
Это нападение — только одно из звеньев в длинной цепи литовской экспансии, начавшейся еще в XIV в. Шаг за шагом продвигались литовские феодалы со своими дружинами в глубь Русской земли. Город за городом, волость за волостью падали под их натиском. Многочисленные русские князья, сидевшие на раздробленных уделах когда-то сильных княжеств Черниговского и Смоленского, один за другим оказывались вассалами могучего великого князя Литовского...
Но гораздо более трагические события развернулись летом 1445 г. на восточном рубеже Русской земли — там, откуда угрожал страшный Улу-Мухаммед, победитель в битве под Белевом. К этому времени он разгромил волжских булгар на Средней Волге и создал новое самостоятельное ханство — Казанское. К ордынскому напряжению на южном рубеже добавилось теперь казанское — на восточном. Еще зимой Улу- Мухаммед захватил Нижний Новгород, укрепился там и пошел к Мурому. Над Москвой снова нависла опасность.
В начале лета в Москву пришла весть, что Улу-Мухаммед послал в поход на Русь своих сыновей — Мамутека и Якуба. Против них двинулся Василий Васильевич. В Юрьеве к нему присоединились беженцы из Нижнего Новгорода, а в Суздале — Андреевичи, Можайский Иван и Верейский Михаил, и шурин Василий Ярославич, князь Серпуховский. Но этих сил было еще недостаточно. На Каменке, близ Суздаля, великий князь сделал смотр войску в боевых доспехах — не оказалось и тысячи воинов. Ждали подкреплений. До поздней ночи пировал Василий Васильевич со своими двоюродными братьями и боярами. А на рассвете в среду 7 июля его разбудила весть, что татары уже переходят Нерль. Облекшись в доспехи, подняв боевые знамена, русские войска по призыву великого князя бросились вперед. Стремясь ударить по татарам на переправе, Василий не стал ждать сбора всех полков. Под Суздальским Ефимьевым монастырем закипела конная битва: полторы тысячи русских против трех с половиной тысяч татар. Русские сначала потеснили татар, но бегство их оказалось притворным. Повернув фронт, они атаковали расстроенные русские ряды. В самой гуще боя «добре мужественно бился» великий князь Василий Васильевич. Многократно раненный, в разбитых доспехах, он был схвачен крепкими вражескими руками... В плен попали и Михаил Андреевич Верейский, и много других русских воинов... Иван Андреевич Можайский, раненный, успел пересесть на другого коня и бежать с поля боя... «А князь Дмитрий Шемяка и не пришел, ни полков своих не прислал»,[8] — констатирует летописец... Снова, как под Белевом, угличский князь, самый сильный из внуков Донского, не захотел пролить кровь за Отечество.
Страшная, небывалая беда обрушилась на Русскую землю. Дело было не только в том, что победители «ходив в погоню, много избиша и изграбиша, а села пожгоша, люди иссекоша, и иных в полон поведоша». Самое страшное — в руках врагов, в плену оказался великий князь, глава всей феодальной иерархии, всей политической структуры Русской земли. Такого не было даже при Батые. Взятие в плен главы государственной власти — катастрофа для средневекового общества. Пленный монарх — заложник в руках врагов. Унизительные, тягостные условия мира, огромный выкуп за пленника — логическое продолжение этой беды. В таком же положении оказалась, например, Франция во времена Столетней войны, когда в битве при Пуатье в сентябре 1356 г. в руках английского «Черного принца» оказался злополучный король Иоанн Добрый. Но Франция была относительно крепким государством, с сильными традициями королевской
