– Отрекомендовался он, насколько я помню, корреспондентом американской газеты в Берлине Стивенсоном. Хорошо говорит по-русски. Немного с акцентом, но хорошо. «Я вас встречу по-русски блинами с икрой, московской горькой, пластинками Лещенко. Кутнем по-настоящему…»
– Будь я на твоем месте, я бы ему нос выправил… – Добров бросил сердитый взгляд в сторону иностранца.
– Нельзя, Иван Кузьмич: дипломатия.
Друзья распрощались. Яков Иванович пожал Доброву руку. Юра отсалютовал по-пионерски.
– Желаю вернуться в кавалерию! – сказал Яков Иванович.
– Ты смеешься надо мной? Или действительно от души? – покосился на него Добров.
– От всего сердца.
– Ну, тогда, казак, бывай здоров! – и, еще раз крепко пожав руку Якову Ивановичу, Добров скрылся в больших дверях вокзала.
Из вокзального ресторана к составу мчалась бойкая девушка в белой накрахмаленной наколке, с подносом, накрытым салфеткой. Голосисто выкрикивала: «Горячий кофе! Пирожки с рисом, с яйцами! Бутерброды! Все для завтрака!»
– Девушка, – окликнул ее Яков Иванович, – занесите нам в пятый вагон.
В Белосток приехали вечером. Не успел поезд остановиться, как в купе влетел шофер Железнова Польщиков, жизнерадостный, в фуражке на затылке.
– Здравствуйте, товарищ полковник, с приездом!
– Сашка! – Юра бросился к нему на шею и, мгновенно подтянувшись на руках, чмокнул его в щеку.
Если Нина Николаевна этого молодого силача шофера называла «товарищ Польщиков», а бабушка Аграфена Игнатьевна величала «Александр Никифорович», то Юра, в знак верной дружбы, обращался к нему на «ты» и называл не иначе как Сашкой.
Польщиков не обижался и, в свою очередь, звал юного приятеля Юркой.
– Как мама? Здорова? – спросила Нина Николаевна у Польщикова.
– Аграфена Игнатьевна здорова. Со вчерашнего дня все хлопочет. Сегодня с утра пироги пекла, гуся жарила…
Польщиков взял чемодан и пошел к выходу из вагона.
Через полтора часа Железновы были уже в Бельске.
Услышав знакомый гудок машины, Аграфена Игнатьевна засеменила вниз по лестнице.
Впереди нее, перепрыгивая через ступеньки, бежали дети соседей Валентиновых – восьмилетняя Дуся и Ваня, Юрин ровесник. Они бросились к вышедшему из машины Юре и наперебой торопливо стали рассказывать ему о том, что видели и слышали за последнее время.
– Маруська окотилась, – говорила Дуся, – котятки масенькие-масенькие… Уже глядят…
– Вчера за городом немец летал! – шептал Ваня. – Дуське не проговорись! Знаешь сам: девчонка, проболтается.
А та, уже не обращая на них внимания, прыгала перед взрослыми, хлопала в ладоши и звонко выкрикивала: «Здравствуйте! Здравствуйте!»
– Ах ты, дорогой мой. Загорел-то как!.. – бросилась целовать внука Аграфена Игнатьевна.
Ребята быстро поднялись по лестнице и первыми влетели в распахнутые двери квартиры. Все здесь сияло чистотой, во всем чувствовалась заботливая рука Аграфены Игнатьевны: в столовой был накрыт стол, в спальне на кроватях лежало для смены чистое белье, нагретая ванна дышала жаром.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Остаток отпуска Яков Иванович проводил дома. С утра забирал Юру, валентиновских ребят и со всей компанией отправлялся то в поле, то в лес, то на реку. На счастье, дни удались погожие, солнечные.
За несколько дней до конца отпуска из штаба армии прислали сложную тактическую задачу. Хотя времени на решение дано было достаточно, Яков Иванович, по свойству своего беспокойного характера, в тот же день углубился в ее изучение. Прогулки с ребятами волей-неволей прекратились, задача занимала все его мысли.
Вот и сейчас он стоял у распахнутого окна, вглядываясь в далекий, сгущавшийся над крышами домов сизоватый сумрак вечера, и рисовал в своем воображении большую реку, которую по условиям задачи ему надо было форсировать. Он невольно представлял себе широкий, полный темными водами Буг, на берегу которого провел в командировке много недель, и, в какой уже раз, снова задал себе вопрос: кто же там, за темной полосой горизонта, – друг или враг? Можно ли верить договору о дружбе и последним заверениям немцев?
Ему хотелось верить. Но все, что он видел, работая на границе, убеждало его в обратном.
Однажды Яков Иванович не вытерпел и прекратил раскопку захороненных в приграничном районе немецких солдат, погибших в боях с поляками в сентябре 1939 года. Прекращение работ по раскопке вызвало с немецкой стороны протест. Начальство сделало Железнову предупреждение.
– Товарищ генерал, да там же открытый шпионаж! – оправдывая свой поступок, доказывал Железнов. – Вы думаете, фашисты выкопают эти трупы ради человеколюбия? Ради любви к своему солдату? Если бы это было так, они уже давно бы все закончили и уехали в Германию. Фашистов интересуют наши укрепленные районы, наши фортификационные сооружения. Делая вид, что раскапывают могилы своих солдат, они глазеют на наши огневые точки. Заберутся на самую вершину холма, якобы для того, чтобы отдохнуть, и оттуда бесстыдно смотрят, что строят красноармейцы. Да разве можно такое терпеть?..
И сейчас, глядя на темнеющий запад, Железнов думал о том, что фашизм никогда не будет другом советских людей. Еще свежо было в памяти Якова Ивановича то тяжелое в его жизни время, когда из-за брата Павла, попавшего в лапы матерого фашистского разведчика Пауля Бергмана, ему с 1936 по 1938 год пришлось быть на положении заклейменного, поплатиться своим призванием, любимым делом и службой, начать снова с командира роты и после пережитых мытарств даже это считать за счастье!
Яков Иванович отогнал от себя мрачные воспоминания, отошел от окна и снова уселся за подсчеты. Считал и пересчитывал он с такой настойчивостью, как будто от решения этой задачи зависела важнейшая проблема советской стратегии. Однако закон Архимеда, открытый за три века до нашей эры, был неумолим: переправочные средства, указанные в задаче, не обеспечивали переправы стрелкового корпуса.
Требовалась необычайная изобретательность в использовании этих средств.
Яков Иванович любил решать такие задачи и с удовольствием занимался запутанными, сложными вычислениями.
Внезапный сквознячок подхватил и разметал по комнате листы исписанной бумаги. Железнов оглянулся. В дверях стоял посыльный-связист из штаба дивизии. Он вручил Железнову телеграмму.
– Что за телеграмма? – всполошилась Нина Николаевна.
– Вызывают в Минск, к командующему, – ответил Яков Иванович, собирая с пола разлетевшиеся бумаги. – Наверное, за назначением.
– Просись в Москву, в Главный штаб или на научную работу. Ведь годы твои не маленькие… Да и Верушка там одна…
– Хорошо, Нинуша, хорошо!..
– Что ты машешь рукой, словно от осы отбиваешься, – не унималась Нина Николаевна. – Я видела, как там, на перроне, в Москве за ней два молодца увивались!..
– Ну и что же? Она ведь не девочка.
– Не девочка?! – укоризненно повторила Нина Николаевна. Ее особенно волновало то, что Вера, вопреки ее желанию, избрала авиационный институт. «Это значит самолеты, а там, глядишь, и с парашютом, чего доброго, прыгать станет!..» – эта мысль постоянно беспокоила ее материнское сердце. – Как же не девочка? Ведь она так молода, неопытна, долго ли до беды… Нам надо быть к ней поближе! Садись сейчас же вот здесь, – она хлопнула ладонью по столу, – и пиши рапорт командующему!
– Брось, Нина, глупости говорить! Никакого я рапорта писать не собираюсь. – И для успокоения добавил: – Вот когда буду у командующего – попрошу.
В комнату снова ворвался сквозняк, а с ним влетел запыхавшийся Юра.
– Папа! Ты едешь в Минск? Возьми меня с собой. Я буду себя хорошо вести, вот честное пионерское! – Он смотрел на отца такими умоляющими глазами, что отказать было трудно.
