неустойчивых бойцов, Николай внимательно всматривался в их лица. Он определял их по-своему. Тех, у кого в этот момент был грустный вид, относил к «надежным», а всех, кто не пал духом и у кого на лице появлялась улыбка, брал под подозрение. Особенно не нравился ему вечно ухмыляющийся Сорока. Недоверчиво относился он и к щуплому Григорию, который за последний день стал каким-то странным, совсем сник, отвечал на вопросы невпопад, как будто тронулся рассудком.
– Приглядываться надо к этой трещотке, – кивая в сторону Сороки, наказывал Кочетов угрюмому рослому Куделину, который нравился Николаю своей исполнительностью. – И за Григорием посматривай! Как бы не свихнулся парень.
– Будьте уверены! Если что, так я ему перо вставлю! – молодцевато ответил Куделин. – Можете на меня положиться, товарищ младший лейтенант.
На другой день политрук Попов объяснил, что гитлеровцам действительно удалось перехватить коммуникации, но, стараясь смягчить свои слова и поддержать боевое настроение солдат, он заверил, что позади их дивизии движется целая армия, которая вот-вот прорвется, и тогда дивизия снова двинется вперед.
А между тем все чаще и чаще гитлеровцы сбрасывали с самолетов и засылали в снарядах в расположение дивизии Железнова листовки, которые сулили «благородный прием», призывали сдаваться.
Попов собрал коммунистов и комсомольцев около «норы» Кочетова (так называли его маленькую, вырытую на склоне обрыва землянку).
– Не поддавайтесь, товарищи, фашистской агитации, – говорил Попов. – Не поддавайтесь и другому врагу – унынию и панике… Если голодно – терпите. На посту захочется спать – не спите. Будьте бдительны!.. И помните, что наша сила – в нашей собственной стойкости…
Он сообщил собранию, что парторганизация полка назначила Николая Кочетова парторгом роты.
Смущенный оказанным ему доверием, Николай, запинаясь, так начал свою речь:
– Сами знаете, товарищи, какие дела… Тяжелые дела!.. Так что, товарищи, все зависит от нашей боевой стойкости… А если я что не так, вы меня, товарищи, того, одернете… Ведь сами знаете, в первый раз… А за дело партии себя не пожалею…
Разошлись уже в сумерках. Каждый направился согласно составленному боевому расписанию. Николай и Тарас пошли по траншее проверить, как несут бойцы свою службу. Их встретил Куделин. Он поздравил Кочетова с назначением и сказал, что в этот тяжелый момент хочет вступить в партию.
– Добре! – пробасил Тарас.
– Хорошее дело задумал, – сказал Кочетов. – Пиши заявление. Поддержим.
Став парторгом, Николай почувствовал особую ответственность за состояние и боеспособность своей роты. Проходя с Подопригорой по траншеям и проверяя, как несет службу наряд, он не преминул взглянуть на Сороку и заметил, что тот молчаливо и внимательно вглядывается в сторону вражеских окопов. Вдруг послышался знакомый звук нашего приближающегося транспортного ТБ. Кочетов прислушался и заторопился к своей землянке: оттуда можно было наблюдать за посадкой самолетов.
Сидя ночами на ящике возле своей землянки, Николай проводил немало беспокойных минут, напряженно всматриваясь в темноту, где часто, после того как прошумит в небе мотор самолета, небо озарится вдруг зловещими зарницами разрывов. Тяжело становилось на сердце у Николая, когда за темной стеной леса поднималось высокое яркое пламя взрыва. Может быть, это взорвался самолет, или сгруженные на землю боеприпасы, или взрывчатка?! Николай понимал, что каждый такой взрыв может вызвать у бойцов уныние, посеять сомнение и неуверенность. Ведь они знали, что самолеты доставляют с Большой земли продовольствие и боеприпасы, а в обратный рейс берут с собой раненых.
– Не журись! – успокаивал в таких случаях Николай бойца. – Если что, командующий все самолеты бросит сюда на подмогу!
Он сам верил в эти слова и каждую ночь сторожил, вглядываясь в сторону невидимого ему аэродрома.
Когда же после ярких вспышек огня все еще слышался мерный звук ТБ и потом постепенно стихал, Николай вздыхал с облегчением: «Значит, сел…» – и шел по траншеям, сообщая бойцам о благополучной посадке самолета…
…Дни шли за днями. Они были хуже, чем ночи. Враг неистовствовал: бросал листовки, а потом сразу наваливался артиллерийским огнем на какой-нибудь участок обороны.
«…Скоро снабжение по воздуху прикончится и вас задушит костлявая рука голода, – пугали листовки. – Вы захотите к нам, но тогда будет поздно: мы вас не примем. Если захотите спасти свою жизнь, то предлагаем в течение трех суток сдаться. Иначе будете уничтожены».
– Не может этого быть! – говорил Николай своим бойцам. – Не робейте! Не поддавайтесь врагу! Если враг угрожает, значит, сам напуган.
Об этом говорили коммунисты, комсомольцы и все те, кто верил Николаю. Кочетов старался быть жизнерадостным, он внимательно относился к бойцам, в бою себя на жалел, старался быть примером для своих подчиненных. Он был из таких, про кого в армии говорят: «В работе – муравей, в бою – лев. А если и спит, то одним глазом смотрит…»
Бойцы роты верили Кочетову и старались ему подражать. Четверо коммунистов и небольшая группа комсомольцев были надежной опорой роты.
Лишь один Григорий, как выеденная ржавчиной крупинка, отвалился от коллектива роты. Перепуганный тем, что творилось вокруг, Григорий поверил листовкам и однажды ночью махнул через бруствер. Его тут же схватил за руку давно следивший за ним Куделин.
– Ты куда, к врагу?.. Предатель!..
– Да что ты!.. Просто винтовка за бруствер завалилась… – несвязно пробормотал Григорий.
– Я тебе покажу винтовку!.. Как гада, расстреляю!
Григорий опустился на дно окопа и, ползая перед Куделиным на коленях, загнусавил:
– Пощади!.. Не выдержал я!..
– Идем к Кочетову! – крикнул Куделин и схватил его за шиворот.
– Не надо!.. За тебя жисти не пожалею!.. Прости меня!.. – цепляясь за полушубок Куделина, молил Григорий.
– Ну, смотри! Помни, что обещал, а то на месте пристрелю! – отшвырнув его от себя, прикрикнул Куделин.
С этого момента Григорий стал предан Куделину как собака.
В роте пришлось значительно сократить паек и установить норму на расходование патронов и мин. Командир роты даже запретил тратить патроны на стрельбу по репродуктору, откуда на русском языке раздавались призывы гитлеровцев к советским воинам. На каждый призыв сдаться в плен бойцам хотелось послать в репродуктор пулю, чтобы заставить его замолчать.
В тылу дивизии тоже что-то случилось. Самолеты уже не садились на аэродроме, а сбрасывали продовольствие и боеприпасы в мешках на парашютах. Порой эти мешки попадали в расположение гитлеровцев.
Становилось голодно, и среди пулеметчиков пошли разговоры о том, что надо бы пойти в ближайшую деревню и организовать там жратву…
– На месте расстреляю, если кто осмелится это сделать! – пригрозил командир роты.
Говорил по этому поводу с бойцами и Сквозной. Но кто-то умело работал на врага. И в одну из ночей трое новичков все-таки ушли из роты и вернулись к утру с нагруженными продуктами пулеметными санками. Пулеметчики сразу бросились к санкам.
– Назад! – остановил их Кочетов.
Бойцы попятились. Поставив у саней Куделина, Кочетов набросился на провинившихся и, если бы поблизости не появилось начальство, наверное, избил бы их. По дну оврага поднимался Железнов, за ним шли Хватов, Карпов, Сквозной, командир роты и политрук. Вид у всех был изнуренный и усталый.
– Что такое у вас происходит, товарищ Кочетов? – спросил Железнов, протягивая руку подбежавшему к нему Кочетову.
– Мародерство, товарищ комдив. Расстрелять мало! – И он доложил Якову Ивановичу о происшедшем.
