– Куда – выводить? Куда, я спрашиваю вас?! Мы едем домой!
– А вы помолчите, дамочка! – прикрикнул человек с фонарем. – Выводи, Первушин!
– Как – помолчите?! – вдруг взъярилась Оля. – У нас равноправие! Я везу братьев домой! Они оба больны!
– Там разберемся! – Человек с фонарем шагнул дальше по вагону, расплывчатый луч света метнулся по напряженным лицам. – Граждане, приготовить документы!
У стены пакгауза под охраной стояло и сидело человек пятнадцать, многие в гимнастерках, шинелях, накинутых на плечи, в офицерских фуражках. Андрей различил в темноте несколько женщин и мужчин в штатском. И услышал шепот:
– Если арест – обыскали бы… И оружие отобрали…
Андрей поставил чемодан, усадил на него сестру. Саша все еще держался за руку Оли и стал какой-то деревянно-несгибаемый, натянутый и перестал кашлять.
Утро подошло незаметно. Из темноты проступили станционные постройки, телеграфные столбы и долгий строй серых вагонов. Офицеры поднимали воротники шинелей; кутались в легкие одежды женщины; красноармейцы, обнимая винтовки, прятали руки в рукава. Наконец старший, человек с фонарем, погасил его и велел вести задержанных. Нестройная колонна побрела по зарастающим травой железнодорожным путям…
Их привели в какое-то низкое серое здание, поместили в пустую комнату и стали вызывать по одному. Люди стояли и сидели настороженные, тихо плакали женщины, а спросить, что происходит, было не у кого: вызванные не возвращались. Охранник, в очередной раз заглянув в дверь, выкрикнул фамилию – Березин, и Андрей с Сашей оба подались вперед. Оля немедленно вцепилась в братьев и потянула назад.
– Какой Березин? – спросил Андрей.
– Александр Николаич!
Саша деревянными руками снял с себя руку сестры и пошел к двери.
– Господи, какое счастье, что я родилась женщиной, – вдруг прошептала Оля. – Мужчины совсем бесправные, совсем…
– Потому что война, – проронил Андрей.
Когда выкликнули Андрея, Оля вновь ухватила его за руку и уже больше не выпускала ни на миг. Пройдя через коридоры, они очутились в комнате, где за огромным столом сидели три человека: двое в полувоенном и доктор в белом халате. Четвертый спал на стульях, укрывшись шинелью.
– Ваша последняя должность в царской армии? – сразу спросил пожилой грузный человек.
– С кем имею честь? – сухо спросил Андрей, глядя исподлобья.
– Моя фамилия Бартов, – доложил пожилой. – Я член ВРК.
Буквы эти для Андрея ничего не значили. Он уже давно запутался во всех новых сокращениях и аббревиатурах.
– Начальник полкового штаба – моя последняя должность, – сказал Березин.
– В какой партии состоите? – хмуро и беспокойно спросил другой, с красными от бессонницы глазами.
– В партиях не состою…
– Ранения, контузии, отравления? – спросил доктор.
– Он болен! – заявила Оля. – Он не может служить!
– Вас не спрашивают! – отрезал Бартов. – Кто вы? Невеста?
– Сестра!
– Только что перенес тиф, – объяснил Андрей доктору.
– Медицинское свидетельство? – спросил тот немедленно и, подойдя, холодными пальцами оттянул одно веко, потом другое. Велел открыть рот, заглянул. – Где свидетельство?
– Нет… Меня выходила совсем незнакомая женщина, старушка, – признался Андрей.
Доктор похлопал его по спине, отчего-то засмеялся. Андрей сквозь сукно френча ощутил холод руки.
– Здоров молодой человек, годен, – вдруг сказал доктор Бартову. – Подкормить немного – и в седло.
– Что все это значит? – спросил Андрей.
– Мы вынуждены мобилизовать вас в Красную Армию, – жестко произнес Бартов. – Должно быть, обстановка вам известна. К Уфе идет корпус чехов…
– Я демобилизован и еду домой…
– Дорога в Сибирь уже в руках мятежников! – оборвал сурово Бартов. – Или вы предпочитаете Красной Армии белую?
Андрей резко мотнул головой, рука привычно ощупала шрам на лбу.
– Я подписал обязательство не выступать против Советской власти. Я дал слово.
– Сейчас дадите слово выступать за Советскую власть, – в тон ему заявил Бартов и придвинул лист бумаги. – Читайте и расписывайтесь.
– Не буду, – сказал Андрей. – Я офицер военного времени.
Бартов спорить не стал. Вялой походкой он приблизился к двери, поманил кого-то рукой. Вошел красноармеец.
– Ваша сестра останется заложницей, – объявил Бартов и кивнул бойцу: – Уведите ее.
Оля вдруг отцепилась от брата и на миг ослабла. Андрей подхватил ее, крикнул:
– Я подпишу! Я даю слово, буду служить! Отпустите сестру!
– Так будет надежнее! – отрезал Бартов. – И вам служить спокойнее.
Боец взял Олю за руку и повел к выходу. Бартов прикрыл за ними дверь, сказал резко:
– Поймите, мы вынуждены!.. За сестру не волнуйтесь, ничего не случится.
– Где мой брат? – спросил Андрей, чувствуя головокружение.
– Не годен, – ответил доктор, записывая что-то. – Ваш брат не годен, и мы его отпустили.
В это время проснулся тот, что спал на стульях, громко зевнул и потянулся, утер лицо руками.
– Кто? – спросил он Бартова, разглядывая Андрея.
– Штабной, – бросил тот. – Полкового ранга.
– Прекрасно! – одобрил проснувшийся и протянул Андрею руку, улыбнулся: – Караулов. Кстати, бывший поручик. Так что, не хотите служить Советской власти?
– Я не кадровый офицер, – снова начал объяснять Андрей. – По образованию я учитель гимназии. Вы понимаете? Войны нет, а я – офицер военного времени!
– Как же нет? – с прежней улыбкой спросил Караулов. – Кругом льется кровь, а для вас войны нет…
– Я знаю мировую! А это… Требую освободить мою сестру!
– Мировую мы знаем все, – отмахнулся Караулов. – Но сейчас для будущего России нужна гражданская война. Вслушайтесь в это слово – граж-дан-ская!.. Кстати, чему вы учили ваших гимназистов?
– Я не успел… А хотел учить истории…
– Тем более вслушайтесь! – Он засмеялся, но сказал жестковато: – Запомните: в Красной Армии мы требуем железной дисциплины и беспрекословного подчинения. Бес-пре-кос-ловного!.. И в это слово вслушайтесь.
Круто развернувшись, он вышел из комнаты.
7. В ГОД 1905…
Березинский дурачок повел его через луг, зажимая пучком травы рану на лице и приговаривая: «У сороки боли, у вороны боли, а у тебя – заживи…» А в другой руке у него была «гирька» – ржавый зуб от жатки на сыромятном ремешке.
Между тем мужики уже сошлись на некошеной луговине, уже таскали друг друга за грудки, а бабы, с той и другой стороны, враз позабыв про все свои распри, завыли в голос, смешались, боязливо пытаясь растащить мужей, и кто-то уже, угодив под горячую руку, размазывал слезы с кровью. Барин Николай Иванович метался среди взбудораженной толпы, кричал, умолял, однако его не слушали, а то и вовсе не замечали. Прошка Грех заехал на лошади в тыл свободненским и стал хлестать плетью по взопревшим мужичьим спинам. Сначала от него отмахивались, как от назойливой мухи, – все-таки за восьмой десяток старику, но потом стащили с коня и как следует взгрели – его же плетью. Прошка не успокоился, схватил
