ничего без массы.
Часто издеваясь над всем «старым и отжившим», тов. Блюхер оскорблял религию и церковь. Один раз Павел не выдержал и попросил слова. Тов. Блюхер насторожился, но слово дал. Павел встал и, срывающимся от волнения голосом, чувствуя на себе глаза всего зала, сказал:
— Религия, по конституции, объявлена частным делом, в зале могут быть верующие, — не надо их оскорблять, товарищ директор!
— Вы, Истомин, наверно, говорите только про себя! — визгливо прокричал директор.
На другой день в школьной стенгазете, в отделе «кому что снится» было написано: «Истомину снится патриарх Тихон». Это значило, что против Павла началась настоящая травля. Защиты искать было негде.
Однажды, подходя к старинному, с колоннами, зданию школы Павел встретил гимназического сторожа Григория, уютного, чистенького старичка, прежде строгого хранителя всех гимназических тайн и традиций. После смены директора Григорий чувствовал себя еще хуже, чем Павел, и терпели его только благодаря несомненно пролетарскому происхождению.
Вид у Григория был совсем расстроенный, щетинистые усы печально повисли. Григорий хотел было пройти мимо, но приостановился и с трудом произнес:
— Занятий сегодня не будет.
— Почему не будет? — удивился Павел.
Григорий безнадежно махнул рукой и Павлу показалось, что глаза старика наполнились слезами.
— Эта самая, как ее… ячейка… судить будет.
— Кого судить? — еще более удивился Павел.
— Ячейка… судить будет… — повторил Григорий и пошел дальше.
Войдя в класс, Павел застал там только старосту, Сережу Анохина.
Родители Анохина ушли заграницу с Белой армией и он воспитывался у двоюродной сестры.
— Иди в зал, — сказал Анохин, — там скоро суд начнется.
— Мне уже Григорий говорил, только я понять не могу, какой суд? — спросил Павел.
Сережа недоверчиво посмотрел на товарища:
— Разве ты ничего не слышал?
— Конечно, не слышал.
Павел знал, что Сережа по натуре службист и дипломат и борьбу с директором считает бессмысленной.
— Комсомольская ячейка и актив ставят инсценировку суда над старой школой, все ученики должны присутствовать. Иди скорее в зал, а то на тебя и так косятся, — сказал Сережа, смотря в сторону.
В длинном актовом зале с одной стороны была сделана деревянная трибуна, задрапированная кумачом. В центре трибуны стоял большой стол для членов суда, два маленьких стола для прокурора и защитника и скамья для подсудимых. Над трибуной, на задрапированной подставке, возвышался белый гипсовый бюст Ленина. Бюст с саркастической улыбкой смотрел на зал, полный учениками первой и второй смены.
В дверях Павел столкнулся с комсомольцем Ивановым. Иванов насмешливо посмотрел на Павла, скривил тонкие брови и произнес жалобным голосом:
— А как себя чувствует патриарх Тихон?
Павел не ответил и прошел в зал. Войдя, он быстро пробежал взглядом по лицам учеников. Того, чего страстно желал Павел, не было. Большинство относилось к происходящему, как к забавному зрелищу, — и только, все радовались, что занятия отменены. Взгляд Павла остановился на Наташе Соколовой, первой красавице школы. Черные глаза Наташи блестели весельем и возбуждением…
— Как ей не противно всё это! — с горечью подумал Павел и сел в самый дальний угол.
На трибуну взошла девушка в красной косынке — Лиза Линде, секретарь комсомольской ячейки.
— Товарищи, — заговорила Линде развязно и уверенно, — комсомольская ячейка и актив решили поставить инсценировку суда над старой, отжившей школой. Я буду прокурором, Свержевский — защитником, подсудимой будет Валя Ильина, председателем суда — тов. Блюхер, членами — комсомольская ячейка и старосты двух старших классов.
— Неужели Анохин согласится участвовать в этой гнусной комедии? — подумал Павел.
— Участники суда, прошу занимать места! — кончила Линде вступительное слово.
Тов. Блюхер первый взошел на трибуну, остальные гуськом следовали за ним. Анохина среди вошедших не было…
Молодец, наверно, куда-нибудь спрятался, — решил Павел.
— А где староста Анохин? — осмотрелся кругом тов. Блюхер, — почему нет Анохина?
Дежуривший у дверей Иванов на минуту исчез и затем появился вместе с Анохиным.
— Где ты пропадаешь? — недовольным тоном спросила Линде.
— Я следил, чтоб кто-нибудь не застрял в классе, — промямлил Анохин краснея.
Когда все разместились, Линде опять встала и начала обвинительную речь. Несмотря на уверенный тон, речь была длинна и мало убедительна. Выходило так, что старая школа воспитывала аполитичных, глупых, пустых людей, интересующихся только нарядами и вечеринками. Подсудимая Валя Ильина, действительно, была девочкой такого типа, хотя сама этого явно не понимала. Она сидела на скамье подсудимых румяная, хорошенькая, глупая и смущенная тем, что не знала, как следует себя держать в таком странном положении.
— Кроме того, товарищ Ильина не предпринимает ничего для разъяснения своим родителям вреда религиозных предрассудков, хотя комната ее матери заставлена иконами! — кончила Линде обвинительную речь.
Зал слабо зааплодировал. Место Линде занял немного стесняющийся, но довольный, что фигурирует на сцене, Свержевский. Свержевский был одноклассником Павла, до появления товарища Блюхера ничем не отличавшимся в антисоветских настроениях от остального класса. Теперь он подделывался под новый тон, стараясь сохранить некоторую внешнюю самостоятельность. Сбиваясь и запинаясь, Свержевский начал защищать олицетворявшую старую школу Ильину.
— Конечно, она во многом виновата, конечно, она слишком много думает о туалетах и даже делает прическу (у Ильиной были длинные косы, заплетенные кругом головы), но, тем не менее, она член общества «Друг детей» и МОПР,а.
Свержевский взял со стола и показал залу две маленькие членские книжечки Ильиной. Вопрос об иконах Свержевский дипломатически обошел и быстро закончил речь, после которой все окончательно перестали понимать, зачем, собственно, устроена вся эта глупая инсценировка.
Суд никуда не удалялся и ничего не решал. Вместо этого, с длинной речью выступил товарищ Блюхер. Он опять говорил о пролетарской революции, творимой массами, о второстепенной роли личности, о Ленине и тов. Блюхере и кончил пожеланиями, чтобы все учащиеся поступили в комсомол и воздействовали на родителей в вопросе об удалении икон из квартир.
— Господи, — думал Павел, — неужели меня одного так возмущает всё это? Я и так уже на особом учете, неужели никто ничего не скажет против?
В эту минуту в середине зала поднялась толстая некрасивая девочка и попросила слова.
— А о чем вы хотите говорить? — подозрительно спросил тов. Блюхер.
— Я хочу сказать, — вдруг громко заговорила девочка, обращаясь ко всему залу, — я хочу сказать, что папа у меня при смерти, мама всё время плачет и единственное для нее утешение это, когда мы вместе молимся, а вы хотите, чтобы я ее заставила иконы выносить.
Девочка чуть не заплакала и села.
Тов. Блюхер так растерялся, что ничего не ответил, а только заявил, что суд кончен и ученики могут расходиться по домам.
Павлу хотелось подойти и пожать руку незнакомой девочке, очевидно, недавно поступившей в школу, но он понимал, что теперь, при всех, этого делать нельзя. Мимо скользнула сутулая фигура тов. Любимова.
— Поздравляю, Истомин, у вас находятся последователи! — бросил он на ходу с ехидной
