Пожиратель мух

мгновенный парализующий ужас. Ужас, который в следующую секунду сменился холодным бешенством.

– Прекрати палить! – взревел Виктор. – Брось ружье, мудило! Брось!

– Витя, ты жив?

– Щас брошу! – из дома послышался сумасшедший хохот.

– Жив я! Сиди там!

Залп. Виктор едва успел нырнуть за угол.

«Вот скотина! Того и гляди, пристрелит… – мысли лихорадочно скакали, цеплялись друг за дружку, спотыкались, будто были пьяны в стельку. – Ну же, ну! Ты ведь профессионал. Твое оружие – слово… Скажи ему что-нибудь. Ну, давай же, пока он тебя не ухлопал. Отче наш иже еси… вразуми ты этого кретина с берданкой!».

– Катя, оставайся на месте! Ради бога, не ходи сюда. У этого недоделка ружье, и палит он как сумасшедший. И не кричи больше! Сиди молча! Поняла?

В тишине раздавались только звуки перезаряжаемого оружия.

– Катя! Ты поняла меня? Почему молчишь? Ты в порядке?!

– В порядке! Ты же сам сказал молчать!

– Тьфу! – Виктор в сердцах сплюнул. – Умничка!

Теперь нужно было решить, что делать дальше. Виктор осторожно выглянул из-за угла. Уйти тем же путем, которым пришел, не получится. Двадцать шагов по тропинке, открытой для обстрела. Бегом? Ползком? Ну да, в кино можно было бы попробовать. Если не получится – сделать еще один дубль. В жизни такие эксперименты ставить не хочется. Обойти дом с другой стороны? Черт его знает, где у этого психа огневые точки. Вполне можно нарваться. Вполне… Виктор смерил взглядом расстояние до забора. На глаз получалось метров пять. Добежать, перемахнуть, рухнуть на землю и, прячась за кустами, проползти до того места, где сидит Катя. Виктор живо представил себе, как перелезая через забор, цепляется за какой-нибудь гвоздь и демонстрирует чудеса человеческой ловкости, болтаясь на этом чертовом заборе под прицелом двух стволов.

Нет, все эти трюки подождут. Если не останется ничего другого – то да, он попытается. Но пока стоит попробовать решить проблему так, как его когда-то учили. Если хочешь задурить голову другому, твоя должна быть совершенно ясной. Иначе неизвестно, кто кого задурит. Он попытался припомнить все то, что слышал на семинарах по конфликтологии, в особенности моменты, которые касались переговоров с террористами. Конечно, ошалевший мужик с двустволкой не бог весть какой террорист, но принципы общения должны быть те же.

Разговаривай постоянно. Когда люди разговаривают, оружие не стреляет – истина номер раз. Вопросы строить так, чтобы не получать однозначных ответов – это номер два. Мужик вряд ли способен сейчас вести нормальный диалог. Болен он или пьян, он не отдает отчета в том, что делает, и не дружит с логикой. Значит, нечего пытаться его в чем- то убедить, нужно его уболтать, чтобы просто снять агрессивность – три. Не говорить «нет» – четыре. Не давать ему никаких личностных оценок – пять. Для начала хватит.

Несколько минут Виктор обдумывал первую, самую важную, фразу. Она должна стать чем-то вроде хорошего прочного крючка, который как следует воткнется в глотку рыбы. Все это время из дома доносились шаги, какие-то позвякивания, шорохи и прочие звуки, свидетельствовавшие о том, что деревенский террорист готовится к длительной обороне.

Наконец, Виктор решил, что готов. Помимо страха, он чувствовал еще что-то вроде волнения перед премьерой. Загвоздка была только в том, что в случае провала его не освищут, а пристрелят.

«Значит, дружище, придется постараться как следует», – подумал он и, стараясь, чтобы голос прозвучал как можно увереннее и дружелюбнее, заговорил.

* * *

Он шел к деревне. Крыса уже начинала терзать его внутренности, но несмотря на это, он чувствовал нечто вроде душевного подъема. Очень давно, когда он еще мог испытывать какие-то чувства, кроме голода, ощущение, возникшее после весьма плодотворной беседы с той глупой мухой на дороге, он определил бы как радостное возбуждение. Сейчас же это было острое предвкушение скорой и обильной трапезы. Но и это неплохо. Очень неплохо. Если все пойдет как надо, как она задумала, уже к утру все мухи окажутся в паутине. Все до единой. И тогда он сможет утолить голод и заставить, наконец, крысу уснуть. Нужно просто немного подождать.

Это приятное чувство омрачало только то, что не сегодня-завтра деревня опустеет совсем. Не останется ни единой мухи. Тогда придется искать новые угодья. Искать новых мух. Что ж, она позаботится и об этом. Он чувствовал, как она набирает силу. Это и пугало, и радовало его. Как пугает и радует любого слугу быстрое возвеличивание хозяина.

Когда он подошел к границе леса и увидел залитый луной холм с рядами домишек, его разбитые, почти стертые с лица губы разошлись в некоем подобии улыбки, обнажив остатки искрошенных зубов. Все лицо под низким капюшоном напоминало давно протухший, позеленевший от плесени и наскоро опаленный на большом огне фарш. Кожа, с таким трудом наросшая кожа, местами была содрана совсем, а кое-где свисала неопрятными серыми лохмотьями. Одного глаза не было, по разорванной щеке стекала темно-желтая густая жидкость. Она смешивалась с другой серо-зеленой массой, которая вытекала из небольшой дыры в черепе, чуть повыше уха. Наполовину оторванного уха, спасибо этой сучке.

Ничего, скоро он до нее доберется. Очень скоро. Тогда он отнимет у сучки этот поганый фонарь и, кто знает, может быть, использует его, чтобы сыграть с ней какую- нибудь интересную шутку. Скоро, совсем скоро… Он так близко, что чувствует ее запах. Но, что важнее, он слышит ее, каждое слово, каждую мысль, все ее потаенные страхи, надежды и желания, словно кто-то (о, ну, конечно же, это она) нашептывает их ему в ухо. Но все же сучка – это не самое приятное, хотя будет забавно посмотреть на ее лицо, когда он расскажет ей о планах насчет фонаря. Самой приятной станет встреча со стариком. Старик последний из тех ублюдков, с которыми он должен был свести счеты. Хитрый, изворотливый. Потому-то до сих пор и сидит в своей норе. Но теперь… Теперь дела пойдут совсем по-другому.

Но было еще кое-что, еще одна маленькая трудность, которая, если не принять мер, могла стать очень большой трудностью. Особенно сейчас, пока они с ней недостаточно сильны. Та хитрая тварь, которая подожгла дом и убежала. Она не видела эту муху. Хитрая бестия была где-то поблизости, но ее скрывала глухая непроницаемая завеса тьмы.

Но об этом он подумает потом. Позже. После того, как разберется со стариком и сучкой. После того, как ее план будет осуществлен. А для этого первым делом нужно навестить еще одну глупую муху. Глупую дряхлую муху, которая воображает, что его остановят намалеванные кресты и дурацкие молитвы. Он не хотел тратить на эту старую тварь время и силы, но она сказала, что это необходимо. Что это часть плана.

Он снова улыбнулся, и маленький кусочек гнилой обожженной плоти отвалился от подбородка. Он коснулся рукой лица. Ничего, это не страшно. Будут новые мухи, а значит, будет и новая плоть. Крепкая, свежая. Только бы ее план сработал… Только бы ее план сработал! Только бы муха сделала все, что он приказал… Что они приказали. Он постоял еще немного, не сводя единственного глаза с погруженной в тишину деревни, и неторопливо начал взбираться на холм. Спешить пока было некуда.

Глава 7

Комната была похожа на смесь продуктового склада и стола находок, где поселился выводок бомжей. Некоторое сходство с человеческим жильем ей придавала лишь колченогая мебель. Стандартный для деревенского дома набор – стол, пара рассохшихся стульев, нечто отдаленно напоминающее сервант, шкаф, кровать, тумбочка с допотопным ламповым радиоприемником «Родина-59» и неработающий холодильник «Мир». Все пространство между мебелью было заполнено ящиками, коробками и грудами хлама, для которого не нашлось ни ящиков, ни коробок – мелочь россыпью. Относительно свободными оставались только небольшие пятачки перед окнами и стратегически важные пути – от кровати к столу, от стола к печке и от печки к двери.

Канистры с горючим, ящики с картошкой, банки с соленьями, упаковки консервов, охапки дров, кухонная утварь, одежда, книги – образовали сюрреалистический винегрет, забивший комнату под завязку. Казалось, впихни сюда хоть упаковку хозяйственных спичек, стены дома не выдержат, и его разорвет изнутри. Те куски пола, которые можно было разглядеть, были покрыты толстым слоем липкой грязи. Повсюду валялись объедки, обрывки бумаги, пустые пачки из-под «Примы», горелые спички, стреляные гильзы охотничьих патронов, пыжи, щепки и прочий мусор. Освещали комнату несколько свечей и старая керосиновая лампа. Воняло гнилой картошкой, тухлятиной, потом, прогорклым маслом и пороховыми газами.

Виктор сидел за круглым столом, покрытым старой засаленной клеенкой, на которой с трудом можно было разобрать узор – неопределенного цвета розы в больших горшках. Катя, морща носик, смазывала обожженные ладони Виктора мазью мерзкого болотного цвета. Хозяин дома, мужчина лет шестидесяти, заросший седой щетиной, в неимоверно грязном ватнике, из-под которого виднелась драная тельняшка, и в очках в тонкой стальной оправе, расположился на кровати. Он был похож на опустившегося профессора-филолога, что, как понял несколько позже Виктор, было недалеко от истины. На коленях у него лежала двустволка.

Тишину комнаты нарушало только тиканье старых ходиков над кроватью, треск дров в печке и туберкулезное покашливание хозяина.

– У вас есть сигареты? –