зоны не полагалось, чтобы не давать оппозиции лишних козырей. Выходить из этой зоны можно было лишь «гусиным шагом», как выходят из зоны шагового напряжения, которое появляется на земле, если упадет со столба оголенный высоковольтный провод.
Элементарная техника безопасности жизни…
На свой страх и риск Комендант взял «Распутина» под наблюдение, провел литерные мероприятия на ее квартире, но вместо первой информации о жизни и связях человека не от мира сего получил внезапный разнос от «генсека». И внушение, чтобы впредь не влезал в государственные дела и… помирился с гадалкой.
Она же набралась наглости после этого и вдруг сама заявилась к Коменданту, чего и предположить было невозможно.
— Немедленно убери свои глаза и уши, — как-то по-змеиному, шипяще-обволакивающим голосом проговорила она. — Обходи меня стороной, стороной… Забудь обо мне, не думай. Станешь думать — заболеешь, и никто не спасет.
Комендант взрывался редко, в исключительных случаях, и то, если чем-то досаждала жена или родственники. На службе никогда не позволял этого даже с провинившимися офицерами. Тут же словно затмение нашло.
— А ну-ка, тварь подколодная, уползай отсюда! Пока я тебя из шкуры не вытряхнул! Прочь! Прочь!
— Пожалеешь, — зашипела она, однако пошла, поблескивая парчовыми одеждами. — Вспомнишь, пожалеешь, искать меня станешь…
Потом, сообразив, что сделал глупость, несколько дней досадовал и удивлялся себе, пока не понял, что срыв этот был не чем иным, как защитной реакцией, сопротивлением необъяснимой притягивающей силе, подобной черной дыре.
Он ни секунды не верил в чертовщину, однако при этом отмечал, что «Распутин» владеет какими-то качествами, способными воздействовать на разум, обволакивать, цепенить: то ли гипноз, то ли еще какая- то зараза, напоминающая психологическую диверсию. Скоро у него заболела голова, появилась вялость, апатия, и он, чувствуя подавленность духа, по сути, объявил тайную войну гадалке. Подслушивающая аппаратура, установленная в ее квартире, была ею выявлена и уничтожена, однако наружка топала по следам круглые сутки, заставляя «Распутина» быть в постоянном напряжении. Когда же она еще раз пожаловалась «генсеку», Комендант организовал бандитский налет болельщиков футбола, которые объясняли свои хулиганские действия как месть за черные чары против их команды. Дом гадалки и тысячи метров заборов в Москве были исписаны угрозами, специально выпущенный портрет ее с наложенным на лицо белым крестом расклеивался по всему городу с просьбой к гражданам плевать ведьме в рожу. Комендант умел сделать жизнь невыносимой с таким же усердием, как и умел обеспечить ее безопасность. Правда, специальная команда, собранная из поклонников «Распутина», ходила с раннего утра по Москве, срывала и закрашивала всю настенную живопись, а в ответ на Коменданта вдруг ополчились телевидение и несколько демократических газет, обвиняя его во вмешательстве в государственные дела, выдавая его за «серого кардинала» и ставленника коммунистов.
Война была в самом разгаре, когда по «вертушке» ему позвонил офицер ФСК Сыч и попросил нелегальной встречи по вопросам, связанным с положением в Чечне.
Только в этот момент Комендант неожиданно сообразил, что умышленно втянут в войну с «Распутиным», в результате чего о главной проблеме как бы и забыл, увлеченный поединком. Гадалка словно перекинула реверс, и вся его энергия потекла, побежала в противоположную сторону. Критическая зона, где сейчас пребывала Россия, распространялась не только на экономику и политическое состояние в обществе, но еще и на психологию всякого, даже посвященного, человека. Буквально из всего извлекалась польза во имя черных дел: замахнись на врага — попадешь в себя…
Встреча с Сычом состоялась на Киевском вокзале, в автомобиле Коменданта. Этот огромный и мощный человек с отметиной на лбу как-то сразу вселил уверенность, избавил от привычных уже сомнений и зажигательного азарта все время что-то придумывать, изобретать, комбинировать — одним словом, строить козни, чем он и занимался в последнее время. Тем более офицер ФСК сразу же сказал, что ждет откровенного разговора, потому что решается судьба войны и мира в России. Коменданту это понравилось, поскольку в последний раз откровенно он говорил с генералом Дрыгиным; с Сычом же ни разу не встречался, все деловые вопросы решал посредством помощников и секретных посланий, и в душе скопилась своеобразная критическая масса желания исповеди.
Должность и служба Коменданта исключали какие-либо откровенности на всю оставшуюся жизнь…
Однако с первых же слов этот сильный человек с птичьей фамилией лишил его покоя, вернув в прежнее состояние вечного напряжения и необходимости решать проблемы.
— Мы возлагали на вас большие надежды, — заговорил он. — Считали вас государственником, способным и влиятельным политиком, тонким дипломатом. Думали, вы один из всей «опричнины» встанете за Россию, и, к великому сожалению, ошиблись. Последний реальный план полицейской операции сорван не без вашего участия. Вы гарантировали приобретение вертолетов для «Молнии», изготовление заминированных боеприпасов — ничего не сделано. Мы стоим на пороге долгой и вялотекущей войны, рассчитанной на подрыв государственности. В исламском мире давно и упорно насаждались антироссийские настроения, поскольку Запад склонил нас к предательству Востока.
Он снова был готов взорваться: какой-то фээсбешник ничуть не хуже этой черной бабы пришел к нему стучать кулаком, вздумал судить! Мораль читать! Сомневаться в его убеждениях государственника!.. Комендант хотел оборвать Сыча, но тот внезапно огорошил, поверг в смятение и мгновенно усмирил взрыв.
— Черная женщина диктует военную политику! Да и не только военную. Опять чертовщина вокруг русского престола!
Эта часть кремлевской жизни тщательно секретилась, об экспертизе «распутинских» прогнозов и предсказаний знали единицы преданных офицеров и никто из «опричнины» — основного источника скандалов и сплетен. Впрочем, «генсек» иногда сам мог проговориться, сославшись на особое мнение всевозможных специальных советников, к которым относилась и гадалка…
— Да, черная женщина, — согласился Комендант и поднял измученные глаза: головная боль грызла темя. — Вы верите, что это — очень серьезно? Чувствуете, какая опасность? Это не чертовщина!..
Сыч не ответил, лишь медленно повел своим острым взглядом из-под нависших бровей, достал видеокассету и сунул в автомобильный аппарат. На небольшом экране появились кадры, снятые скрытой камерой: похоже, гостиничные апартаменты, мягкая мебель, ковры. Появляются две фигуры, пока неразличимые, расплывчатые, со спины — одна заслоняет другую, кто-то кого-то усаживает, отходит. Почти перед глазом камеры — «Распутин», обвешанная многочисленными украшениями, в змеиных блестящих и черных одеждах, улыбается, с кем-то говорит — звук не записан, но по артикуляции кое-что понять можно. Идет беседа двух старых друзей, неторопливая, без напряжения. Гадалка иногда поднимает руку, браслеты катаются по запястью, взгляд немигающий, глаза словно нарисованные, напоминающие глаза рептилии, — видеть их неприятно даже с экрана.
— С кем она? — не сдержался Комендант.
— Смотрите, — обронил Сыч.
Через несколько минут «Распутин» подозвала кого-то из-за кадра движением кисти руки, мелькнула мутная спина, и Комендант замер, ожидая увидеть «генсека».
Однако рядом с гадалкой уселся Диктатор Чечни.
— Какая встреча, — проговорил Комендант. — Знакомые все лица…
— Обратите внимание на дату, — посоветовал Сыч.
Внизу кадра отбивался календарь: 21 сентября 1994 года, 12 часов 17 минут…
Дата была замечательная — ровно год назад вышел Указ, загнавший Россию в кризис. А сегодня — двадцать пятое…
Гадалка положила ладонь на лоб Диктатора — то ли лечила, то ли что-то внушала: губы едва шевелились, и Коменданту представлялось ее шипение. Сыч перемотал пленку вперед, фигуры попрыгали, помахали руками, отчего-то дважды поменялись местами, напоминая кукол или мультипликацию, и снова
