Просвещенный Иван Видякин сидел на бревне и тесал заготовки для ульев. Над головой реяли трудолюбивые видякинские пчелы и рыжие болотные комары.
– Здорово, – сказал дед Аникеев и для затравки разговора добавил: – Слышу, стучит кто-то спозаранок.
Баба Видякина, Настасья, стоя на четвереньках, раздувала огонь в летней печи, сложенной во дворе.
Иван воткнул топор в бревно, поздоровался и стал закуривать. Завхоз с ним, за компанию.
– Коневник нынче хорошо цветет, – сказал Видякин, – выруба да гари аж пылают. С медом будем.
– А-а! – для порядка протянул Никита Иваныч и выхватил из кармана жалобу. – На-ко, погляди. Написал вот, не вынесла душа…
Видякин неторопливо взял листочки, развернул на колене и деловито начал читать. Самокрутка тлела в его пальцах, а Завхоз вдруг ощутил нетерпение и какой-то душевный зуд… Он вскочил и забегал по двору, бесцельно останавливаясь то возле калитки на пасеку, то у печки, где Настасья уже ставила варить картошку. В огороде у Видякина все цвело, особенно старательные пчелы уже возвращались, огрузшие от первого утреннего взятка, белел на высоких столбах недорубленный лабаз в углу двора, лежала груда оструганной клепки. Все кругом было по-хозяйски крепко, разумно и предусмотрительно. «Вот молодец!» – радовался дед Аникеев, проникаясь любовью к хозяину и уверенностью, что Видякин одобрит жалобу и подпишется.
Однако Иван прочитал письмо Завхоза и как-то подозрительно глянул на первый листок.
– Это, значит, в Москву писано? – уточнил он.
– А куда ж еще-то писать? – Дед Аникеев сел напротив Видякина и заглянул ему в лицо. Крепкому прямому носу было чуть тесно между глаз, зато на высоком лбу с залысинами глубокие складки вольно разбегались до самых волос.
– В таком виде не пойдет, – заявил Иван. – Поправить требуется.
– В котором месте поправить?
– Вот смотри. Осина, пишешь ты, бесполезное дерево. А оно еще как полезное! Из осины спички делают, – сказал просвещенный Видякин. – А потом, ты про Хозяина-то как пишешь? Про чудо-то? Так не пойдет. Подобного вида животное на земном шаре уже обнаружено. У англичан, в Лохнесском озере, понял? Журавлей там нету, конечно, а оно есть.
– Да ну?! – удивился Никита Иваныч. – А ведь не слыхать было!
– Надо периодическую литературу читать, – бросил Иван. – И вот это словечко – «до революции» – тоже выбрось. Выбрось не думая. «До революции видали животное…» Спросят тебя: а потом куда оно делось, после революции?.. Понял текущий момент? Ошибка это.
«Черт с ним, выброшу, – про себя согласился Никита Иваныч. – А ну и правда спросят? Не убежало же оно за границу?»
– И вообще ты про чудо выбрось совсем, – продолжал Видякин. – Это мистика. Динозавры давно вывелись, тем более у нас. Они от голода и отравы вымерли, яду много в траве стало.
– Но у англичан-то есть! Сам говоришь, – не сдержался Завхоз. – Ты вспомни, весной-то фотограф приезжал…
– То у англичан… – Видякин полистал жалобу. – И еще убери, что ты имеешь контузию. Обязательно убери.
– Так имею же! – не сдавался дед Аникеев. – Голова у меня до сих пор кружится, и пятнышки в глазах стоят.
– И плохо, что имеешь, – спокойно сказал Видякин. – В смысле, иметь-то ты можешь, но писать про нее не обязательно. Подрыв авторитетности автора. Уловил, куда я клоню?.. Лучше допиши про японцев. Как они тонули в нашем болоте и как громили их здесь. Понял? Историческое место, памятник. В Гражданскую тонули и в Отечественную.
– Ты мне сейчас наговоришь! – обиделся Завхоз. – Тебя послушать, так все не так.
Настасья у печи оглянулась на него и посмотрела с внимательным прищуром. Непоколебимый Видякин достал кисет, свернул цигарку и прикурил.
– Я тебе, Никита Иваныч, вообще не советовал бы эту жалобу посылать, – неожиданно заявил Иван. – Стоит болото пока – вот и пускай стоит. А как приедут да начнут вокруг ямы-канавы рыть? Все соляркой позальют, трактора реветь будут день и ночь. Животному миру тишина требуется, покой, сам же знаешь. И всякое искусственное ему как ножом по горлу… Не посылай жалобу, Никита Иваныч, прошу тебя как человека. Только себе да болоту хуже сделаешь.
– Значит, подписывать не будешь? – сдерживая гнев, спросил Завхоз. – Значит, в стороне хочешь остаться?
– Да не хочу, пойми ты меня! – Видякин постучал в грудь. – Тут другие меры нужны, другой подход к вопросу.
– Я тебя понял, – с тоской проронил Никита Иваныч. – Хочешь, прямо в глаза тебе скажу, кто ты есть? Обидишься, поди, а? Я недавно Пухову сказал – тот до сих пор не здоровается. Ну?
– Скажи, – невозмутимо бросил Иван. – Меня все знают.
– Ты ведь не болото жалеешь и не журавлей, – Завхоз погрозил пальцем, – у тебя другой интерес. Я понял, чего ты напугался. Ты боишься, что болото и всю тайгу в округе заповедником сделают и тебе охотиться запретят.
– Ты это напрасно, – отмахнулся Видякин. – Я бы рад, если заповедник…
– Рад?! – перебил его Завхоз. – Это ты – рад? Да ты первый враг заповеднику, первый его противник. У тебя заработка не будет на пушнине. А ты вон как размахнулся, глядишь, скоро миллионером станешь!
И Видякин разволновался:
– Ну ты подумай своей головой, Никита Иваныч! Кто станет теперь здесь заповедник открывать? Чего ты мелешь? Сначала леса кругом повырезать, всю флору изгадить, вытоптать, а потом заповедник? Ну где так делается? – Иван чуть успокоился, выдернул топор, ощупал пальцем лезвие. – Темный ты человек, Никита Иваныч, непросвещенный. Заповедники устраивают там, где природа нетронутая стоит, где вся фауна в целости, живая-здоровая… Порви бумагу, Иваныч, не посылай… Если хочешь, я тебе за это колодку пчел дам. Роек нынешний, но хороший, и матка первый сорт. Вчера глядел – уже детка посеяна…
– Эх ты… – проронил Завхоз и подался со двора. – Купить меня захотел? Эх ты…
– Не обижайся, Никита Иваныч! – Видякин догнал Аникеева уже в воротах. – Подумай хорошенько. Ну сделают заповедник, и что? Сюда турист всякий хлынет! Начальство всякое ринется! Ведь только объяви в газетах про него – продыху не будет, как от комарья. Нам лучше сидеть и молчать, а природа сама себя полечит…
Завхоз не дослушал и, грохнув тесовой, с резьбой, калиткой, вышел на улицу. В это время бойкая видякинская пчела с пронзительным звоном настигла его и, залетев спереди, ударила в переносье. Дед Аникеев вырвал жало и растоптал сапогом корчившуюся в траве пчелу.
4
Через пять минут глаза у Никиты Иваныча стали заплывать. Яд действовал быстро. Пока он пришел к своей избе, от глаз остались щелочки. По дороге успел заметить инвалида Пухова, который сидел на скамеечке у ворот и, выставив деревянный протез, как ствол пулемета, смотрел вдоль улицы.
– Иваныч! – позвал Пухов. – Айда покурим!
Аникеев гордо прошагал мимо. У себя во дворе он выкатил из сарая велосипед и стал накачивать переднее колесо.
– Куда это? – спросила Катерина. – Не завтракамши-то?
– Не ваше дело, – буркнул Завхоз.
– Кто тебя приласкал-то с утра? – засмеялась старуха, имея в виду заплывшие глаза. – Экий ты справный стал!
– Чтоб Ивана в моей избе – ноги не было! – сурово сказал Никита Иваныч. – А его улей я назад отдам. Мне чужого не надо.
– У-у, понесло тебя! – развеселилась Катерина. – Ириша, ну-ка иди сюда, глянь-ка на нашего отца, чего это с ним?
В молодости она побаивалась мужа, не то что слова поперек, а лишнего опасалась сказать. Никита
