Васин дом и узнать, что там в нем происходит, ей очень хотелось.
— Я думаю, он все-таки деспот, — негромко, но кропотливо проталкивала свою точку зрения Юлия Александровна. — Жена, преподаватель истории, в школьном классе небось эпохами оперирует, историческими периодами, а посмотрите, какая забитая… Фразы не вытянешь! По крайней мере в его присутствии.
— Он тоже застенчивый, — бросилась на защиту Катя.
— Застенчивый деспот? Совсем уж страшно!
— Анастасия любит его. Вот и молчит, — грохнул своим аргументом Александр Степанович.
Катя напряглась: ей было неприятно, что Васю еще кто-то, кроме нее, смеет любить. «Что там у них? Как он обращается со своей Анастасией Петровной и со своей музыкальной Сонечкой?» — терзалась она. И решила наконец все это проверить «на месте»: отправиться за Сонечкиной статьей.
— В гости к себе он почему-то не приглашает, — узнав о намерении дочери, отметила Юлия Александровна. — Семейные даты в общественных местах отмечает — в ресторанах, кафе.
— Потому что не жмот! — громыхнул очередным защитительным аргументом Малинин.
— Причина в другом, — не поддавалась Юлия Александровна. — Уж его-то дом, без сомнения, его крепость. А крепость — понятие военное, связанное с секретами, тайнами.
Проникать в тайны и рассекречивать секреты было Катиной слабостью.
2
Когда детей в раннем возрасте спрашивают, кого они больше любят — маму или папу, дети обычно молчат. Они оказываются тактичней тех, кто их спрашивает: не хотят обидеть ни маму, ни папу. А Катя молчала потому, что больше всех на свете любила дедушку.
Случайно услышав, что родители ждали сына, она поняла, что ее не ждали… А дедушка хотел внучку. Он, значит, ждал! И сразу же стал понимать ее не с полуслова (словами Катя вначале еще не владела), а с полужеста и полузвука. Он безошибочно определял, в чем ее неудобства, мучения и чего она хочет.
Отец Кати разобраться в этом и не пытался: даже в час рождения дочери он ускорял рождение какого-то предприятия, за которое «отвечал головой», вдали от родного города. Голова его постоянно находилась в опасности, хотя внешне выглядела вполне ухоженной и благополучной: холеная, модно подстриженная. Дедушка именовал его «командировочным мужем». Он отсутствовал столь продолжительно, что, по мнению Александра Степановича, в командировках фактически находился дома. Но и присутствуя, он тоже отсутствовал: разговаривал отрешенно-бодряческим тоном, задавал вопросы, которые не требовали ответов.
Ответы ему были и не нужны: походя спросив о чем-либо Юлию Александровну, он удалялся в другой конец комнаты, чтобы так же походя спросить о чем-нибудь Катю. А спросив ее, оказывался возле Александра Степановича, который заранее предупреждал:
— Отвечать не буду!
В Катиной памяти отец неизменно ассоциировался с чемоданом. Чемодан либо упаковывался, либо распаковывался. Так как при встречах и расставаниях слова произносятся особые — громкие или проникновенные, — отец ассоциировался еще и с неестественно приподнятым тоном, с необычными интонациями, которые не должны быть частыми, если хотят заслужить доверие: чрезвычайное не может быть постоянным.
Катя из окна смотрела вслед отцу, когда он уезжал, и сквозь стекло махала ему, когда он приезжал с вокзала или аэродрома. Ей казалось, что походка убывающего отца была легче и радостней, чем походка прибывающего.
Заметив, что мама и дедушка отходят от окна в грустной задумчивости, шестилетняя Катя, уже тогда во всем любившая ясность, спросила отца:
— Ты что всегда так торопишься?
— Боюсь опоздать на самолет. Или на поезд…
— Выходи раньше — и не будешь бояться. А почему нам не машешь?
— У меня в руке чемодан.
— Это в одной. А другая?
Отец стал махать свободной рукой, но с такой дежурной благожелательностью, как если бы встречал или провожал делегацию не очень дружественного государства.
Однажды отец не вернулся из командировки.
— Пропал без вести, — как бы опустевшим голосом сострила Юлия Александровна.
Александр Степанович не любил кощунственных шуток. Тем более что в сорок втором сам пропал без вести, и от этого сообщения у его матери, Катиной прабабушки, разорвалось сердце. А он потом отыскался… Среди бесчисленных глубоких извилин на дедушкином лице Катя давно уже выделила те, которые были шрамами. Сам же дедушка именовал их «траншеями».
— Он не пропал без вести, — оскорбленно прохрипел Александр Степанович. — Он дезертировал.
— Только родной земле надо соблюдать верность при всех обстоятельствах, — возразила Юлия Александровна.
— А детям? — Александр Степанович кивнул на Катю. — А друзьям? А делу жизни?
— Я не дитя, не друг… И не «дело жизни». Каждое слово в русском языке имеет значение остро определенное. Я считалась женой.
— Но согласись: он обязан был по-человечески предупредить.
— Его командировки и были предупреждением. Катя, мне кажется, заметила… И поняла. В шестилетнем возрасте!
— Значит, она взрослее меня. Я по-детски доверчив.
— Доверчивость — это достоинство. С мелкой практической наблюдательностью она может и не сочетаться. А с мудростью вполне совместима!
Сказав так, сама Юлия Александровна с той поры стала изучающе относиться к людям и не верить возвышенным интонациям.
Это случилось летом… Через месяц, вернувшись в город, Катя отнесла в детский сад все игрушки, которые ей подарил отец. Игрушек было много: из командировок положено возвращаться с подарками.
— Это вполне в ее стиле, — сказала заведующая детсадом Юлии Александровне. — Поэт написал: «Есть женщины в русских селеньях», а мы говорим: «Есть Катя у нас в детском саде…» Коня она «на скаку остановит» как-нибудь в будущем, а машину на полном ходу уже задержала.
— Когда?!
— Одну нашу воспитательницу прихватила желчнокаменная болезнь. Катя выскочила на дорогу и, увидев машину с красным крестом, заорала: «Человек умирает!» Под уздцы, можно сказать, «Скорую помощь» во двор привела.
Юлия Александровна привыкла к неожиданным Катиным действиям.
Приходя с мамой и дедушкой к тем их знакомым, которые обычно угощали лишь чаем, Катя, указывая на членов своей семьи, объявляла:
— Они прямо с работы.
— Мы не будем брать тебя в гости! — угрожала Юлия Александровна.
— Лучше сами не ходите в те гости, куда меня надо не брать, — парировала Катя.
— Твои гены! — восклицала Юлия Александровна, обращаясь к отцу.
Александр Степанович все делал по вдохновению… Оно, подобно ветру, надувало податливые паруса его энергии и несло нередко навстречу опасностям. Он по вдохновению ел, не соблюдая диеты, курил ровно столько, сколько не спал, передавая непрерывную эстафету от одной папиросы другой. Нарушая педагогические законы, он предоставлял внучке дерзкую свободу действий. Необдуманно, очертя голову поддерживал своих любимых учеников, и в том числе Васю Кулькова, потому что, однажды поверив, не мог предать эту веру, как вообще не умел отрекаться и предавать.
