Мама ее, привыкшая подчиняться, поскольку решающий голос в семье принадлежал все же дочери, спросила:
— Вы одни едете... из всего класса? Только девочки?
— Едет Ивашов!
— Он сам? Тогда я спокойна.
Но моя мама неожиданно воспротивилась:
— Одних я вас не пущу! — Она, опекавшая два дома, две семьи за все ощущала как бы удвоенную ответственность. — На сколько дней вы отправляетесь? И где там жить будете? И кто вас будет кормить?
— С нами Ивашов едет. Ты понимаешь?
— Тем более!
Я изумленно уставилась на нее.
— Он тоже не приспособлен...
— Он?!
Мама н Ляля вперегонки заботились об Ивашове. Но, как свекровь уверена, что невестка не может заменить сыну мать, так и каждая из них считала, что ее заменить Ивашову полностью не сможет никто.
— Одних я вас не пущу! — еще решительней заявила мама.
— Что значит одних?
— Без меня вы там пропадете!
3
Нас отправили в дачных вагонах. Привычные скамейки, исполосованные стершимися рейками и утратившие определенный цвет; окна, верхняя половина которых, сопротивляясь, с натугой опускалась, нехотя открывая дорогу паровозной гари и ветру, — все это дразнило воспоминаниями о том, что было вот- вот, накануне, но уже стало невозвратимым.
С нами ехал Ивашов, и вагон на военный манер прозвали КП. Казалось, весь состав двигал вперед не паровоз, а этот вагон, находившийся в середине поезда. Спрыгнув на землю, подтянутый, скроенный с безукоризненной пропорциональностью, Ивашов все равно поправлял пояс и гимнастерку, подтягивал сапоги. Если ощущал, что каштановое море на голове «слегка разыгралось», приводил его ладонью в порядок. И шел вдоль вагонов. Его окружали, за ним с надеждой семенили по шпалам.
Люди боялись удалиться от поезда — а вдруг он тронется!
— Без нас не уедут, — успокаивал Ивашов. — Разомнитесь немного, прогуляйтесь...
— А людей это... не размагнитит? — спросил, я помню, заместитель
Ивашова по хозяйству и быту, человек со странной фамилией Делибов. -
Надо привыкать к законам военного времени!
— К большим законам не приобщают на мелочах, — ответил Ивашов.
Оглядел закованного во френч Делибова: на открахмаленный воротничок, как молочная каша на края переполненной кастрюли, наползала изнеженная белая шея.
— Расстегните верхнюю пуговицу, — вполголоса посоветовал Ивашов. -
Пояс распустите немного.
— Есть, — ответил Делибов, чувствовавший себя уже в самом пекле сражений. И, схватившись за поручни, стал подниматься в вагон, чтобы не у всех на виду выполнять указание.
Мы еще не встречались с войною глаза в глаза... Но внезапно увидели развороченные пути и будто исковерканные рукой безжалостного силача рельсы, скелеты вагонов под насыпью. С нашим составом тоже могло случиться такое...
Поняв, что об этом думает каждый, Ивашов объяснил:
— А в мирной жизни? Один, как счастливый состав, проскочил к девяностому «километру», а на других фугаски в середине пути попадали: разрыв сердца, злокачественная опухоль или еще что-нибудь. Об этом нельзя задумываться. Просто бессмысленно. Вот таким образом!
Как ни странно, упоминание о страшных, по «мирных» болезнях нас успокоило: везде человека могут подстерегать неожиданные бомбежки — и заранее ждать их неразумно: это ничего не предотвратит, не изменит. Чем меньше в нору войны остается времени для бездеятельных раздумий о собственной судьбе и ее превратностях, тем лучше. Только действия спасают людей от предчувствий и страха.
Маша, угадав, что пассажиры дачного вагона все же погружаются на дно молчаливых, невеселых самопредсказаний, начала действовать. Она, разумеется, и гадать тоже умела...
— Дайте-ка я взгляну на карту вашей жизни! — говорила она.
Люди протягивали руки как бы для подаяния. Маша изучала линии, глубоко въевшиеся в ладонь или тончайшие, еле заметные. Разглядывала, как хитроумно, от истока до устья, переплетаются русла высохших рек и речушек...
Потом горестно покачивала головой:
— О-о, у вас было много сложностей!
С ней соглашались: у кого не было сложностей?
— Вы не раз болели...
Доверие к Маше росло: кто из нас избежал недугов?
— Были ссоры, окружающие не всегда понимали вас. А кого из нас всегда понимают?
— Сейчас вы хотите заглянуть в свое будущее?
Убедившись, что Маша — провидица, все затихали, внимали ей. И тогда она объявляла:
— Но линия жизни у вас прекрасная! Длиннющая линия жизни... Вы дотянете до седой старости в окружении близких!
Подвижное, как у мима, Машино лицо в этот миг выражало такую уверенность, что люди успокоение откидывались на спинки истертых скамеек и устремляли взор в полуоткрытое окно беззаботно, словно дачный вагон действительно вез их на дачу.
Маме и нам с Лялей Маша уже давно предсказала долгую и благополучную дорогу в грядущее. И только ладони Ивашова она не коснулась: не решилась положить его руку в свою.
— Вы... не цыганского происхождения? — задавали Маше привычный для нее вопрос.
— К сожалению, нет, — отвечала она.
— Не цыганка? Очень похожи. Такой цвет лица...
— На юге не была. На пляже не загорала.
— У нее от рождения такой цвет, — встревала я в разговор. — И она все на свете умеет!
— Опять ты гордишься чужими достоинствами, — беспокоилась мама. -
Постарайся, чтобы восторгались твоими.
Но я знала, что чем больше буду в этом смысле стараться, тем никчемнее окажется результат: безнадежно хотеть быть талантом или назначить себя таковым.
Спали мы сидя... Порой удавалось прилечь на скамейку — тогда между нами и конвейерно-монотонным колесным стуком исчезало всякое расстояние.
— Спать на досках полезно, — сказал Ивашов. — Даже Николай Первый понимал это. Считайте, что обрели Царское ложе!
Уборные были таинственно заперты. Ивашов приказал, чтобы после длинных перегонов представители сильного пола спрыгивали в одну сторону
— туда, где встречные пути, а представители женского — в другую, где лес и кусты. Он всем пытался облегчить жизнь, но женщинам в первую очередь.
— Тут уж, как говорится, лишь бы успеть. Любой ценой! — сказал наш будущий бригадир, молодой человек с круглыми, нежно-розовыми щеками. Он старался, как и Делибов, скрыть свой вид «мирного времени» нагнетанием чрезвычайности, напряжения,
— Тут уж... любой ценой! — повторил он.
— Все еще только начинается, а вы поторопились выучить эти слова? повернулся к нему Ивашов. — Взяли на вооружение? — И добавил: — Дамы ни при каких условиях не должны терять своего достоинства. А мужчины, как вы говорите, «любой ценой» обязаны содействовать этому.
«Почему он заботится обо всех женщинах?» — ревниво подумала я. Мама же сделала вид, что не
