сейчас ничего не делаешь, и поэтому тебе кажется, что время остановилось. Помоги мне переселить Ивана!..
— Я готов, — согласился отец. — Пожалуйста… Я готов. Но радиус моих действий очень уж ограничен: двор и бульвар.
— Вот и прекрасно! — воскликнул я. — Там гуляют пенсионеры. Старые, усталые люди… Они вполне заслужили отдых с видом на реку и с дачным воздухом! Зачем им жить в Машиностроительном тупике? Они с удовольствием переедут.
В тот же день вечером отец грустно пропел из «Евгения Онегина»:
— Привычка свыше нам дана…
— В каком смысле? — спросил я.
— Пенсионеры не желают покидать насиженных мест.
— Плохой тот мельник должен быть, что век свой хочет дома жить! — не пропел, а со злостью прокричал я. — Ты это им объяснил?
— Объяснил.
— А они?
— Привычка свыше нам дана, замена счастию она!..
— Действительно, отказываются от своего собственного счастья! Это же глупо! Ты как считаешь?
— Надо искать среди молодых, — ответил отец.
Я искал среди людей всех возрастов. Всем одиноким я объяснял, что, переехав к Ивану, они будут жить одновременно и в городе и на даче, что им не придется покупать путевки на курорт. Иван дал мне задание, и я должен был его выполнить. Но оказалось, что люди не любят переезжать с места на место. И еще оказалось, что они почему-то очень ценят разные удобства. Для них имеет большое значение, например, чтобы остановка троллейбуса была рядом. Как будто трудно пройти один километр по свежему воздуху! Но особенно для них важно, чтоб в квартире был телефон.
В объявлениях, которые я расклеил по всем подъездам нашего тупика, было крупными печатными буквами написано: «Телефон под самыми окнами».
— Что это значит: под самыми окнами? — несколько раз спрашивали меня. — Вы его там повесили, что ли?
— Нет, это телефон-автомат.
— Ах, автомат? Тогда вопрос отпадает.
— Отсутствие телефона — это же величайшее из удобств, — повторил я как-то дяде Лене слова, которые услышал от Ивана. — Сколько можно сберечь времени! Кого не хочешь слышать — того не слушаешь, а кого хочешь — тому звонишь из автомата. Он под самыми окнами. Очень удобно! Почему люди не понимают?
— Видишь ли, телефон — это для некоторых избавление от одиночества, -сказал дядя Леня. — Я предполагаю, что у Ивана комната не очень большая…
— Не очень. При чем тут это?
— Значит, на твои объявления откликаются главным образом одинокие люди. Телефон для них особенно важен. Им ведь дома не с кем поговорить. Они хотят иметь связь с внешним миром.
— Внизу автоматная будка!
— Видишь ли, это односторонняя связь… А люди предпочитают двустороннюю.
— Пусть выйдут в коридор или на кухню и Taw связываются с внешним миром. У Ивана ведь не отдельная квартира, в которой можно сдохнуть со скуки. У него есть соседи! Кажется, даже две или три семьи.
— Сосед — это тот, кто оказался рядом случайно. Друзья и соседи -понятия разные.
Мне стало ясно, что выполнить задание Ивана будет совсем нелегко.
Часто я слышал, как Людмила рассказывала по телефону о комнате «на краю города». Она говорила вполголоса, словно стеснялась, словно боялась, что кто-нибудь из нас услышит.
Я злился! Ну зачем было подчеркивать, что Иван живет так далеко? И что в квартире много соседей? И что до троллейбусной остановки нужно идти пятнадцать минут? А может, кто-нибудь дойдет за десять! Или даже за пять! «Мастер четких линий»! — злился я про себя. — Прямота многое искупает! И так далее… Но если она уж такая прямая, то почему не говорит о дачном воздухе, о реке, о курортном климате? Почему это скрывает? Неужели она не хочет, чтоб Иван переехал? Неужели не ждет?..'
Однажды я полез в ящик Людмилиного стола за бумагой: мне казалось, что письма, написанные на тетрадных листах в клеточку или в линейку, выглядят как домашние сочинения или как контрольные по математике. В ящике были аккуратно сложены в стопку все письма, полученные от Ивана, и на каждом конверте четким Людмилиным почерком были обозначены месяц, число.
Сестра не любит хранить то, что ей не нужно. Она всегда с удовольствием рвет на мелкие клочки старые записи и тетради: «Человечеству это не пригодится!..»
Прогулки отца по двору и бульвару становились длиннее.
Дядя Леня сказал тихо и даже с грустью:
— Заметное улучшение. — А потом добавил: — Но еще долго будет необходим ежедневный врачебный контроль.
Он привык бывать у нас ежедневно.
Один раз я заметил, что у дяди Лени совсем уж грустное настроение. «Может, отец уже выздоровел? — подумал я. — И ему не нужен ежедневный врачебный контроль?»
— Что с обменом? — спросил меня дядя Леня в коридоре, возле самой двери, — Никто не хочет ехать туда, на край города?
— Нет, не хотят! — с досадой ответил я.
— Видишь ли, больше по этому поводу можешь не волноваться.
— Почему? — удивился я.
— Видишь ли… я все продумал… И согласен туда переехать.
— Вы?!
— Ну да, готов обменяться с этим самым молодым человеком, которого ты выдал за двоюродного брата.
— Как это
— Видишь ли, получилось не очень удобно… Мне нужно было оставить памятку: как принимать лекарства, в какой последовательности. Отец попросил меня открыть ящик стола, где лежит бумага. Там я увидел… Случайно, конечно. Как-то неловко вышло… Я вроде бы подглядел. Хотя это не очень существенно… Видишь ли, от двоюродного брата так много писем не получают. И их так бережно не хранят. Но, в общем, это все несущественно. Я согласен отсюда уехать…
Я обрадовался. А потом спохватился и стал отговаривать дядю Леню:
— Мы к вам привыкли!..
Он решительно распахнул дверь и сказал каким-то не своим, твердым голосом:
— Значит, считайте, что я согласен.
Иван и Людмила будут жить прямо под нами, на втором этаже!
— В нашем доме, в нашем доме!.. — весело переиначил отец арию из «Евгения Онегина».
— Мы будем перестукиваться по трубе! — крикнул я.
Мама стала искать тряпкой пыль там, где ее никогда не было. А Людмила начала чертить что-то на своей доске, хотя за пять минут до этого сказала, что весь вечер будет свободна,
— Надо сейчас же написать об этом Ивану! — воскликнул я.
— Напиши, — сказала сестра.
А когда я сел рядом с нею за стол, тихо спросила:
— Сколько ты в этом месяце получил писем?
— Два!
— Значит, два — один в твою пользу.
Я потверже уселся на стуле и гордо огляделся по сторонам. Но мама и отец не слышали Людмилиных слов и не могли понять моей гордости.
А через два дня счет в мою пользу увеличился. Я получил третье письмо от Ивана. Правда, оно было
