Взмахом руки он подозвал скучающего официанта и виноватым тоном попросил принести литр пива и еще одну рюмку водки.
— И нет ли у вас чего-нибудь горячего? — с надеждой добавил он.
— Извините, горячего не готовим, — ответил официант и отправился выполнять заказ.
Петр Алексеевич посмотрел на меня страдальческим, умоляющим взглядом, но тут же засмущался и отвел глаза.
— На самом деле, история чудовищная, — пробормотал он. — Все пострадали, все. Но я считаю, что Татьяна слишком круто поступила со мной. Можно было поступить как-то иначе… Жизнь-то продолжается!
Я не торопила его, опасаясь спугнуть. Спиртное должно было развязать Петру Алексеевичу язык, нужно просто набраться терпения. Может быть, ему проще бы было откровенничать с мужчиной, но здесь я уже ничем помочь не могла, в этом смысле Петру Алексеевичу тоже оставалось только терпеть.
— Вообще-то мы были счастливы, — вдруг произнес он прочувствованным тоном и печально уставился в окно. — Мы познакомились еще студентами. Я заканчивал политехнический, она — педагогический. Я, можно сказать, влюбился с первого взгляда. Татьяна была такая хрупкая черноволосая девушка с очень серьезными глазами. Мне казалось тогда, что она единственный человек, который меня понимает. Увы, это было иллюзией! Невозможно понять другого человека. Себя-то и то не всегда понимаешь…
Чижов замолчал и задумался. Собственная философия нагоняла на него грусть. Тут принесли напитки. Петр Алексеевич поблагодарил официанта, в последний раз с отчаянием взглянул на часы и обреченно махнул рукой.
— Семь бед — один ответ! — пробормотал он и выплеснул в рот вторую рюмку водки.
Через минуту глаза его затуманились, а фигура обмякла. Спиртное начало оказывать свое действие.
— Мы жили душа в душу, — продолжал рассказ Петр Алексеевич. — Особенно когда родился Игорь. Мы все время были вместе. Скажу вам откровенно — мой темперамент не располагает к бесчисленным связям. Я, если хотите, однолюб. Поэтому я был уверен: мы будем вместе до самой смерти, понимаете? Кто мог ожидать, что все рухнет в один миг.
Веки его часто заморгали, и мне показалось, что Петр Алексеевич вот-вот прослезится — слишком много воспоминаний сразу на него нахлынули. Но он удержался от слез, занявшись пивом. Чувствительный, рыхлый, потный мужчина с пивной кружкой в руке — мне было трудно представить его в роли мужа замкнутой деятельной Татьяны Петровны и отца ершистого, уверенного в себе Игоря. Впрочем, может быть, он не стал бы таким, если бы все «не рухнуло в один миг», как он выразился.
Чижов расправился с кружкой пива и заметно захмелел — он то ли не привык пить, то ли, напротив, проделывал это чересчур часто. Не зря же Татьяна Петровна, рисуя его воображаемый портрет, выдвинула предположение о том, что он спился.
Однако говорить Петр Алексеевич продолжал достаточно внятно, хотя и сбивчиво.
— Мы не дрогнули, даже когда начался этот кошмар, именуемый перестройкой, — поморщившись, сказал Чижов. — Ну, вы помните, во что это все вылилось: пропали все сбережения, исчезли продукты, все стало разваливаться на глазах. Откуда-то выплеснулась эта преступность — совершенно дикая, просто шквал преступности! Потом возникли проблемы с работой… Да что я говорю, вы все это знаете не хуже меня!.. Да… Так вот, мы держались! Мы пытались жить прежней полноценной жизнью, будто ничего не произошло. Мы даже не отказывали себе в развлечениях. Мы отдыхали, ходили на выставки, в театр, выбирались на природу, будь она неладна! Там-то все и случилось — на природе… Какое счастье, что мы не взяли тогда с собой сына…
Голос Чижова предательски задрожал, и он поспешно спрятался за пивной кружкой. Только приняв изрядную порцию, он смог рассказывать дальше.
— Мы оставили Игоря у моих родителей, а сами купили путевку на теплоход. Нет, не круиз, однодневная поездка… Здесь, в окрестностях, с заходом на живописные острова. На Волге это обычное дело — плывешь по реке, рассматриваешь пейзажи и наслаждаешься жизнью… Мы только не учли одного: в тот рейс среди прочих пассажиров отправилась компания рэкетиров. Настоящие головорезы, без чести и совести. Тогда их можно было встретить на каждом шагу — они никого и ничего не боялись. Единственная возможность обезопасить себя — это держаться от них подальше. Но кто мог знать, что им захочется в этот день отдохнуть на воде?!
Я сразу почувствовал неладное. Эти бритые головы, эти наглые физиономии бросились мне в глаза еще на пристани. Разумнее всего было отменить поездку, но, знаете, эта интеллигентная привычка верить в закон и порядок! Да и элементарно жалко было денег.., ну, и еще жалкая попытка вообразить себя мужчиной. Знаете же, как нас воспитывали: настоящий пионер не боится хулиганов, настоящий пионер защищает слабых!.. А если я и есть тот слабый, которого нужно защищать?! Думайте, что хотите, а я не стыжусь этого. Да, я слаб! Я таким уродился. Одни рождаются красавцами, другие уродами, есть сильные, есть слабые — это так же естественно, как смена времен года. Я здесь ни над чем не властен. Или вы тоже считаете иначе? — он с вызовом уставился мне в глаза.
— Я вас слушаю, Петр Алексеевич, — сдержанно ответила я.
— Слушаете и презираете в душе! — капризно произнес Чижов.
Я изобразила на лице недоумение.
— Помилуйте, Петр Алексеевич, за что? Вы же еще ничего не сказали!
Чижов запнулся и недоверчиво посмотрел на меня.
— Да, не сказал, — подтвердил он наконец. — И не знаю, стоит ли. Ведь вы все равно меня не поймете!
— Петр Алексеевич, — напомнила я. — Вы мне обещали! Вы собирались вести себя мужественно, помните? А теперь, выходит, на попятную?
Чижов продолжал сверлить меня взглядом. Спиртное придало ему смелости, но пока ее хватало только на то, чтобы изображать передо мной непонятую и безутешную жертву обстоятельств. Сами обстоятельства оставались за кадром.
Но мое напоминание оказалось весьма своевременным — Петру Алексеевичу стало совестно.
— Кто на попятную? — буркнул он. — Ничего подобного! Я обещал рассказать все, и я расскажу! Думайте обо мне, что хотите, — мне уже все равно.
Он опять сделал попытку замолчать, и мне пришлось его подтолкнуть.
— Итак, с вами на теплоход села компания «крутых», — сказала я. — Вам очень хотелось отменить поездку, но все-таки вы этого не сделали. Что же было дальше?
— А дальше был ад, — просто сказал Чижов. — Желаете подробностей? Пожалуйста. Их было человек двадцать. Нормальных пассажиров — семейных, влюбленных парочек, пенсионеров, каких-то приличных компаний — раза в три-четыре больше. Но это все были законопослушные граждане, каждый сам по себе, а эти мерзавцы поехали бандой. Представляете, волчья стая в овчарне? Ничем хорошим это не могло кончиться.
Но пока, на пристани, они еще старались себя сдерживать. Конечно, и там они вели себя вызывающе нагло — матерились, бесцеремонно рассматривали женщин, отпускали циничные замечания. Но, по- видимому, это просто было их обычным состоянием, пределом корректности, так сказать.
До сих пор не знаю, предусмотрено ли на таких рейсах наличие милицейского наряда. В тот день я милиции на теплоходе не заметил. Да и вся команда вела себя так, будто ничего не происходит. Может быть, они просто не хотели связываться. Но, по-моему, капитан был обязан принять какие-то меры. А он предпочел закрыть на все глаза. Впрочем, не знаю! В моем положении осуждать глупо. Не судите, да не судимы будете!
Пожалуй, закажу я себе еще немного водки… А то так я никогда не доберусь до главного…
Глава 9
Пристань осталась далеко позади. В открытый иллюминатор двухместной каюты врывался волжский ветерок с запахом цветущей воды. Робко вздрагивали задернутые занавески.
Чижовы молча сидели на койках. Петр Алексеевич все еще находился в напряжении, которое охватило его при посадке, и он никак не мог от него избавиться, хотя и понимал, что выглядит глупо. Ему все время хотелось сказать жене что-то веселое, ободряющее, но слова не шли на ум.
