в Москве, окруженной немецкой подковой,товарищ Шелепин,ты был коммунистомсо всей справедливостью нашей суровой.Она отвечала сначала стоя,сдвигая брови при каждом ответе:— Фамилия?— Космодемьянская.— Имя?— Зоя.— Год рождения?— Двадцать третий.Потом она села на стул.А дальшеследил он, не кроется ли волненье,и нет ли рисовки,и нет ли фальши,и нет ли хоть крошечного сомненья.Она отвечала на той же ноте.— Нет, не заблудится.— Нет, не боится.И он, наконец, записал в блокнотепоследнее слово свое:«Годится».Заметил ли он на ее лицеиграющий отблеск далекого света?Ты не ошибсяв этом бойце,секретарь Московского Комитета.* * *Отгорели жаркие леса,под дождем погасли листья клена.Осень поднимает в небесаотсыревшие свои знамена.Но они и мокрые горят,занимаясь с западного края.Это полыхает не закат,это длится бой, не угасая.Осень, осень. Ввек не позабудьтихий запах сырости и тленья,выбитый, размытый, ржавый путь,мокрые дороги отступленья,и любимый город без огня,и безлюдных улочек морщины…Ничего, мы дожили до днясамой долгожданной годовщины.И возник из ветра и дождясмутного, дымящегося векагордый голос нашего вождя,утомленный голос человека.Длинный фронт — живая полосачеловечьих судеб и металла.Сквозь твоих орудий голосаслово невредимым пролетало.И разноязыкий пестрый тыл,зной в Ташкенте, в Шушенском — поземка.И повсюду Сталин говорил,медленно, спокойно и негромко.Как бы мне надежнее сберечьвечера того любую малость?Как бы мне запомнить эту речь,чтоб она в крови моей осталась?Я запомню неотступный взглядвставшей в строй московской молодежии мешки арбатских баррикад —это, в сущности, одно и то же.Я запомню старого бойца,ставшего задумчивей и строже,и сухой огонь его лица —это, в сущности, одно и то же.Он сказал:— Победа!Будет так.Я запомню, как мой город ожил,сразу став и старше и моложе,первый выстрел наших контратак —это, в сущности, одно и то же.Это полновесные слованевесомым схвачены эфиром.Это осажденная Москвагордо разговаривает с миром.Дети командиров и бойцов,бурей разлученные с отцами,