Витамин вошел в камеру:
— Доклад.
— Здравия желаю, гражданин начальник, докладывает дежурный по камере осужденный Жилин Иван Георгиевич, 1970-го, осужден Петроградским райсудом Санкт-Петербурга 6 марта 2010-го по статьям 105-я часть 2-я, 106-я, 107-я, 150-я, 161-я, 162-я часть 3-я, 167-я, 168-я. В камере всё в порядке, вопросов нет, камера в исправном состоянии!!! — выкрикнул я, не оборачиваясь, вокзальной девушке в колени.
Костя Ганшин, как положено, заорал без команды, команда подается только дежурному по камере.
— Здравия желаю, гражданин начальник, докладывает…
Витамин второго никогда недослушивает до конца, он любит многоточия.
— Заткнись.
Костя Ганшин заткнулся.
Витамин подождал, чтобы мы привыкли к тишине, он любит тихо говорить.
— Я чего говорю. Вы, блядь, соглашайтесь. Соглашайся, Жилин. И ты, маньдюк, соглашайся. Или в морг. — И добавил загадочное: — Буду резать, буду бить, все равно вам здесь не жить. А за меня не волнуйтесь, я без работы не останусь, с вами жопами не поменяюсь.
Витамин каждый день рифмует. Не знаю, с осужденными только или вольных тоже не стесняется. Вот, например, как он комментирует стойку у стены: «к стене встаешь, плешью стену трешь», «ноги шире расставляешь, пиздюлей не получаешь», «к стене встал, веселиться перестал» и совсем глупое: «к стене встал, хуем лампочку достал». Его можно понять, скучно ему.
Витамин потряс пластиковой баночкой, высыпал на стол витамины:
— Пожрите витаминок.
И ушел. Лязгнул решетчатой дверью, засов задвинул.
— Первый пошел.
— Да, начальник!!!
Я подбежал, сунул руки в кормушку.
Витамин снял наручники.
Я отбежал к стене, ткнулся лбом.
— Второй пошел.
— Да, начальник!!!
И с Кости Ганшина он наручники снял.
Зачем он приходил? Почему не подал витамины, как таблетки подают или письма, — в кормушку на деревянной лопатке? Почему он вошел к нам без напарника?
Костя Ганшин встал к стене, хлопнулся щекой, закрыл глаза, разинул рот, шея хрустнула.
Витамин закрыл деревянную дверь, задвинул засов. И свет выключил.
— Спасибо, гражданин начальник!!!
— Спасибо, гражданин начальник!!!
И включил свет.
— Спасибо, гражданин начальник!!!
— Спасибо, гражданин начальник!!!
Витамин потряс ключами, подал знак, что ушел оттуда, откуда хотел уйти, и пошел к этажной решетке.
Чего ему надо? Почему к нам заходил, а больше ни к кому?
Я закрыл рот, открыл глаза, отвалился от стены, вытер ладони о робу. И Костя Ганшин тоже. Но ладони он вытер об уши, он боится, что у него на ушах волосы вырастут, поэтому уши трет.
— Чего он хотел-то? Ты понял, Жилин? Чего мы соглашаться должны?
— Нет, я не понял.
— Ничего не понял?
— Ничего.
— Вообще ничего?
— Ничего.
— И я не понимаю. Ты, говорит, соглашайся и ты соглашайся. Это называется смех детей в Сбербанке.
Костя Ганшин сосчитал витамины, поднял те, что скатились на пол, разделил на равные кучки.
— По 6, одна не делится.
— Бери себе.
— Благодарю.
Костя Ганшин закинул в рот 7 горошин и принялся их грызть, а когда сгрыз, спросил:
— Жилин, какой сегодня день?
— Среда.
— А число какое?
— 8-е.
— Уверен?
— Да, 8-е июня.
— 8-е, говоришь?
— Да. День социальных работников.
— Покажи календарик.
Я показал календарик. 8-е июня было зачеркнуто.
Костя Ганшин знает, я всегда зачеркиваю день после завтрака. Завтрак съеден — день зачеркнут.
Хотя надо бы зачеркивать после ужина или, еще честнее, на следующее утро. Мой 2-й по счету сокамерник, чечен Иса, умер на прогулке. Я видел его календарик, он успел зачеркнуть день своей смерти. Шел дождь. Чечен Иса задрал голову, открыл рот, высунул язык, чтобы поймать чистые вкусные капли. И задохнулся, ноги подкосились, вскинул руку, рванул цепь, упал лбом в мокрый асфальтовый пол, и я упал, разбил губу об его затылок, выматерил мертвого за свою губу разбитую и за впившуюся в запястье сталь и содранную кожу, наручники одни на двоих, живой, как выяснилось, падает на мертвого. Набежали дежурные, думали, я Ису убил, разбирались под дождем, глаза ему мяли, думали, он прикинулся мертвым, на меня орали, чтобы отодвинулся, голову отвернул, глаза закрыл, ноги поджал, руки ладонями на асфальт, не хотели наручники снимать и не снимали долго, пнули под ребра, очень мне надо на прогулке его убивать, я и в камере его мог убить.
Я показал ногтем, что 8-е июня зачеркнуто.
Костя Ганшин наклонился.
Он близорукий, но очки ему не разрешены из-за попытки суицида, а я не хотел ему в руки календарик давать. Не из суеверия, нет, но календарик и без того грязнится, крестики смазываются, края обтрепываются.
Костя Ганшин наклонился и посмотрел на цифру над моим ногтем:
— 8-е сегодня?
— Да.
— 8-е июня?
— День социальных работников.
— Мне по хуй.
Я подумал, убью Костю Ганшина, когда сядем ужинать, на первой ложке. Да, когда он поднесет ко рту первую ложку, тогда убью. Он зачерпнет из миски теплую волглую перловку и будет думать о перловке, о горелом запахе, о том, как раздавит зубами напитавшиеся водой, но еще твердые зерна и хотя бы на время загасит кислоту в гастритном желудке. И мысли будут в его голове проноситься не задерживаясь, десятками в полсекунды. Он загадает, пересолена каша или недосолена, вспомнит, как прошлой осенью расщербатил передний зуб о камешек в такой же каше, попытается по цвету определить, закинули в котел кусок комбижира, или маргарина кусок, или пальмового масла, или топленого из жестяной бочки, просроченного, с плесенью, но не сможет определить по всегдашней малости любого жира, синтетического или натурального,
