Один дядька даже сказал, что в такую жару к шубе не хватает только валенок. Кончались эти встречи всегда одинаково. «Ну, иди!» — говорили ему. А некоторые и дорогу показывали, и харчами делились.
Вадимка перестал бояться этих встреч. Он уже ждал улыбок и сочувствия, вера в доброту, начавшая было угасать в его душе, снова стала возвращаться к мальчишке. «Да и брехать людям не надо, — решил он, — всё равно они правду видят, только над тобой смеются!»
Одного Вадимка не мог понять. До сих пор получалось так, что люди, которые ему попадались, были не казаки. Недалеко от Ростова встречались армянские села, а потом пошли села, где живут хохлы, не раз он набредал на городских людей, проезжавших по степи. Будь это казаки — удивляться было бы нечему: многие из них сами побывали в отступе. А то ведь не казаки! И его жалели. Никто не тронул, никто не загородил дорогу! Удивительное дело!
Потом сплошь пошли донские, казачьи хутора. Тут уже ничего не спрашивали. Вадимка совсем осмелел. На шестой день он подходил к Донцу, на берегу стоял большой казачий хутор. Без всякой опаски зашёл в крайний двор. Пожилая женщина — видать, хозяйка, — возилась под навесом у печки.
— Здорово дневали! — звонко поздоровался Вадимка.
— Слава богу! — казачка внимательно посмотрела на него. — Да ты, родимый, тоже оттудова?
— Ага! Оттудова, тётенька!
— Заходи, заходи, гостем будешь… Да овчину-то свою брось под плетень. В ней вшей-то небось видимо-невидимо.
— Не одна меня кусает, их тут много развелось! — весело ответил Вадимка. Это он не раз слышал от казаков.
— Снимай свой мешок да валяй на реку. На тебе грязи на целый вершок! Глянь на свои ноги — то ли ноги, то ли сапоги!.. Ты их как следует песочком протри… Быть на Донце и не искупаться! Наш Донец — река знаменитая! Ты-то каковский?
— Митякинский.
— Ну, вот. Значит, по Донцу нам родня… Ступай… После купанья приходи, обедать будем… Потом мой старик тебя на тот берег переправит.
Вадимка побежал на реку. На улице стояла пароконная бричка, вожжи держал мальчишка лет восьми. Бричка, видать, с другого хутора, потому что кучер и два его сверстника, стоявшие неподалёку, вели спор — чей хутор лучше?
Вадимка позавидовал ребятишкам. Они в отступ не ходили, как жили дома, так и живут, никакого горя не знают, когда захотят, ходят в Донец купаться… Правда, ему пришлось повидать и Донец, и Дон, и Кубань, он видал даже море, но сейчас Вадимка готов был отдать все это, лишь бы всегда жить дома.
Эта вновь ожившая тоска по дому не давала ему покоя. Когда он бросился в Донец, ему показалось, что он купается в своей Глубочке. Говорят — дома и стены помогают. Что там стены! Дома помогает все: помогают люди — они ждут его обедать, помогает вода — она так освежила его измученное тело. Помогает даже… песок — Вадимка принялся очищать им свои загрубелые ступни. Он с ненасытной жадностью плавал, нырял, барахтался в воде, пока не озяб так, что у него зуб на зуб не попадал.
Когда возвращался с Донца, спор между ребятишками — чей хутор лучше? — ещё продолжался. Вадимке очень хотелось ввязаться в спор, доказать, что эти ребята не знают самого главного — разве какой-нибудь хутор может быть лучше Суходола? И нет на свете человека лучше его матери.
Глава 8
«ЭХ, МИРУ БЫ НАМ ТЕПЕРЬ!»
За обедом хозяйка с улыбкой смотрела, с какой жадностью мальчик набросился на еду.
— Ешь, милый, поправляйся! — приговаривала она.
Хозяин — казак с поседевшим чубом и с рыжеватыми усами — сразу «пустился в политику».
— Ну что, казак-малолеток, отвоевались? Ну, и слава богу!
Заговорил он спокойно, но стал горячиться все больше и больше, — видно, не зря он сказал, что у него «уж дюже накипело на душе»; он пустился рассказывать, что было с ним в гражданскую войну «от самого начала до самого конца». Хозяйка, слышавшая уже, наверно, не раз его рассказы, ушла по своим делам. Яркий солнечный свет, бивший в окно и падавший на дверь, переместился на порог, потом на пол, потом достиг уже середины комнаты, а казак все говорил и говорил.
— Ну, а ты как в отступе оказался? — спросил он наконец.
Вадимке не хотелось ударить в грязь лицом, и он тоже «от начала и до конца» стал рассказывать о том, чему свидетелем ему довелось быть. А солнечное пятно с пола переместилось на стол, а потом и на самого рассказчика. Заметил он, как хозяйка вошла в курень и долго смотрела на беседовавших за столом.
— Один старый, другой малый… А погутарить у них нашлось о чём… Война-то никого не минула… ни старого, ни малого… Родные вы мои! И сколько ж вам пришлось хлебнуть горя! Господи, и за что ты на нас уж так разгневался?!
И хозяйка заплакала.
— Вот и всё! — поспешил закончить Вадимка.
— Эх, парнишша! — вздохнул старый казак. — Миру бы нам теперь! Хоть кричи!
— Возьми-ка, милый, на дорогу харчишек… чего бог послал, — подошла хозяйка, вытирая слезы.
— Растолковывал тут мальчишке, что к чему, — вздохнул казак. — Нехай наши сыны да внуки знают, на чём мы обожглись. У них шкура целее будет!
— Ну, спаси вас Христос за хлеб, за соль, за ласку, — поклонился хозяевам Вадимка.
…Во время переправы через Донец хозяин, сидевший на вёслах, не умолкал.
— Власть есть власть, без власти нельзя… Теперь, парнишша, и на Дону и во всей России утвердилась власть советская… другой не будет. Это надо понимать… А у нас что же получается? Вернулись некоторые из отступа и хотят переиграть всю гражданскую войну сначала. Опять похватали винтовки и засели в лесах, во-он там вдоль по Дону. И давай делать набеги на советскую власть. Война, мол, ишшо не кончилась! Мало им, обормотам, крови пролито… Ну, вот и приехали.
Вылезли из лодки.
— А пойдёшь ты вот так, — показал казак на далёкий степной горизонт. — Прямо вон на тот лесок. За ним хуторишко будет… А от хуторишки опять прямо… выйдешь на обрезной шлях… И дуй себе по шляху… Он у Красивого кургана в аккурат мимо вашего хутора пролегает. Ну, счастливой тебе дорожки, милок! — И старый казак похлопал Вадимку по плечу.
И снова в путь. Вадимке хотелось наверстать упущенное время. Скоро он подошёл к небольшому лесу. Перед лесом было картофельное поле, на нём работала женщина, окучивала картошку. Вадимка не сомневался, что женщина его увидела. За время дороги он твёрдо усвоил — в открытом, безлюдном поле человек всегда замечает даже далеко от горизонта другого человека. А вблизи на Вадимку с его полушубком в такую жару всегда глядели во все глаза. Теперь никого, кроме него и этой женщины, не было видно, но она, не разгибая спины, продолжала работать, не обращая на него внимания, даже когда он подошёл к ней вплотную.
— Здорово дневали, тётенька! — нарочно громко сказал Вадимка.
Она быстро выпрямилась, внимательно посмотрела на парнишку и закрыла глаза. Вадимка заметил, что женщина сильно побледнела.
— Я вас напужал, тётенька? — растерялся парнишка.
— Опять чужой! — расплакалась женщина.
— Да вы на меня не обижайтесь… Я не хотел вас пужать!
— Гляжу, кого-то перевезли на лодке. Уж не из моих ли кто домой идёт? А у меня их двое там. Не буду, думаю, глядеть, пока он ко мне не подойдёт. Жду, а сердце готово выскочить… И вот опять чужой!.. Господи, и когда все это утихомирится?!
— Они в отступ ушли?
Тётенька усмехнулась.
— Да один отступал, а другой наступал — один у белых, а другой у красных. Сначала ждала того, что у красных, а теперь прошёл слух — с панами война начинается… Опять война!.. Видно, не скоро дождусь… А другой к морю ушёл. Что теперь с ним?.. Живы ли мои сыночки? — И её голос снова дрогнул. — А ты сам-то
