жизнь. Не прошло и пяти дней с нашего приезда в приграничный город, как на него началось наступление. Наступали «юрчики», «вовчики» вынуждены были спасаться бегством. И не только они. Из окрестных кишлаков поток людей хлынул к границе. Наша семья и еще человек пятнадцать русских кинулись в погранотряд, чтобы там укрыться, но солдаты встали на крыше казармы, истерично крича тонкими подростковыми голосами: «Не подходите! Будем стрелять!» Говорят, такую команду дало начальство из Москвы. Может, тоже своя логика – погранотряд, он лишь называется столь грозно, а на деле человек пять офицеров, пара-тройка прапорщиков, а остальное солдаты-срочники тонкоголосые. Все остальные куда-то подевались, а из тяжелого вооружения лишь пара пулеметов. А «юрчиков» целая дивизия, понабрали любителей пострелять со всех кишлаков... По людям, конечно же, солдатики палить не стали, но в воздух пару раз выстрелили. Как сейчас помню – выстрелы, крики и небо то белое, слепящее глаза, то черное от гари. На нейтральной полосе стояли ставшие ничейными трактора, валялись сундуки, ковры, даже пара холодильников. А чуть поодаль тьма орущих людей.
– Уходить надо, – сказал отец. – Здесь точно убьют.
В колючей проволоке был разрыв метров пять, не больше. Народ туда и ломанулся. И русские, и местные, с телегами, тачками, барахлом, которое оставлять жалко, груженными, всех в эти пять метров, точно в воронку, засасывало. Ну и мы вместе со всеми...
Потом мы шли по какому-то черному болоту, серой реке, белесым выгоревшим зарослям, ломкому тростнику. Все были мокрые, некоторые падали, бросали свои вещички и продолжали путь по полузасохшим руслам реки, пока не вышли к брезентовым палаткам. Это был лагерь оппозиции, «вовчиков», к которым наша семья принадлежала благодаря месту жительства. Мужчины натащили палки, навесили на них ковры, сделали некоторое подобие жилья для своих семей. Ночью пришли какие-то мужики и сказали, что всех мужчин, которые остались рядом с погранотрядом, «юрчики» расстреляли. Один из офицеров-погранцов пытался порядок навести, так его тоже расстреляли, а солдатики его оружие побросали и разбежались кто куда. Выход у беженцев был теперь лишь один – уйти за границу, то есть в Афганистан. У некоторых были покрышки от колес, из которых можно было сделать плоты и переправиться на них через пограничную реку.
– Куда мы поплывем?! – набросилась мать на отца, активно принимавшего участие в постройке одного из плотов. – Мы же там никого не знаем, да и не станут нас здесь убивать. Мы же никому ничего не сделали.
– Ему лучше уйти! – кивнул в сторону отца немолодой бородач из местных. – Мужчин убьют в любом случае, кто бы они ни были. Вас с девочкой не тронут. А его убьют.
Девочка – это я. Мне не хотелось за речку, хотелось домой! Но дома уже не было, как не было игрушечного магазина с резными каминами.
К вечеру все мужчины и подростки ушли. Отец тоже. Мать заставила его сделать это, уверив, что через неделю-другую власти наведут порядок и все смогут вернуться, тогда мы и встретимся, живые, здоровые, и сможем вернуться домой. Отец ушел за речку одним из последних, он что-то говорил мне, но я не запомнила, так как, подобно матери, верила, что разлука будет недолгой. С тех пор отца я не видела и по сей день ничего о его дальнейшей судьбе на знаю. Даже ведомство генерала Прохорова не смогло добыть о нем никакой информации.
На третий день нашего пребывания в лагере к палаткам подъехал бронетранспортер с бурым мятым флажком. В нем сидели местные, бородачи, одетые в камуфляж и каски. Они стали звать людей обратно. Обещали, что больше их никто не тронет. Кто это был – «вовчики» или «юрчики», я не разобрала. Тем не менее и мы с мамой, и многие другие побрели назад. Пошел снег, на поле, по которому мы шли, лежали трупы. Мужчины. Старики, зрелые мужики и подростки, почти мальчики. У многих глаза полны травы, которую нанес ветер. Никто из нас не плакал, вообще не проронил ни слова, точно не мимо убитых мы шли, а мимо груды камней и травы. У въезда в кишлак, до которого мы добрались, трое автоматчиков приперли к высоченному забору старика:
– Эй, «вовчик», где твои сыновья?!
«Стало быть, кишлак у „юрчиков“,» – сообразила я, а мама прижала меня к себе, стараясь закрыть мое лицо.
– За речку ушли... – услышала я голос старика, так как мама закрыла мои глаза ладонями.
В следующую секунду послышались автоматная очередь, мужской смех и пара веселых фраз, значение которых я не поняла, так как недостаточно хорошо знала язык.
Разместили нас в какой-то хибаре, а ночью послышались жуткая стрельба, крики. Мать меня снова к себе прижала, а я слышу орут: «Соли нав!» То есть Новый год на ихнем языке, это-то я знала. И в самом деле, мы с мамой забыли, что сегодня 31 декабря. И я всю ночь проплакала, потому что вспоминала, как мы его встречали раньше – с елкой, подарками, сладостями всякими. Утром следующего дня нас на автотранспорте вернули в П...дж. В гостинице, где нас разместили, были следы крови. Не везде, в основном на полу. Переночевали мы в той гостинице, а утром началось! Дверь в наш номер вышибли, нас с мамой вытащили из постелей все те же бородатые, в камуфляжах. «Юрчики» ли, «вовчики», кто их разберет. Маму тут же увели, а меня одну оставили в комнате. Я на улицу, за мамой, а ее уже нет. Тут какая-то женщина в платке, местная, подхватила меня на руки, я маленькая была, килограммов шестнадцать весила, если не меньше. Засунула меня та женщина в какой-то автобус, людьми набитый. Где-то вдали стрельба, крики. Снова война. Автобус рванул с места, без остановок вырулил из города, в котором уже оружейные залпы слышались. К обеду добрались до другого города, в котором аэропорт имелся. В этом самом аэропорту и укрылись. Людей полно, все стонут, говорят о чем-то. Но вот стихли – в центре зала ожидания показались несколько военных, все в тех же камуфляжах, но с русскими лицами. «Летчики из местной эскадрильи!» – шепчутся беженцы у меня над ухом. Тут-то и выясняется, что забрать на следующий рейс в Россию смогут не всех, самолет рассчитан лишь на определенное количество пассажиров. А беженцев как минимум в три раза больше. Остальных, само собой, заберут следующими рейсами, но за это время аэропорт раз пять могут разнести осадившие город «вовчики». Или «юрчики»?! И тут меня в спину кто-то с такой силой толкнул, что я вылетела вперед и лобиком своим детским прямо в живот главного военного и уперлась. Тот меня под мышки подхватил и, ни слова не говоря, передал другому военному, тот следующему. Так я в самолете одна из первых и очутилась.
В России я оказалась в Московской области, у тетушки. О маме, как и об отце, ни слуху ни духу по сей день. Год в подмосковной школе отучилась, а потом, в конце учебного года, в класс к нам пришли дяденька и тетенька, молодые такие, симпатичные, в гражданской одежде, но на обычных гражданских не похожие. Посидели у нас в классе пару уроков, а на перемене отозвали меня к себе и спрашивают:
– Ты Женя Гладкова?
Я киваю.
– Спорт любишь? Мы слышали, что у тебя по физкультуре одни пятерки.
Что верно, то верно. Физкультура не математика.
– Еще по пению, – добавляю я.
Тетенька и дяденька улыбаются, переглядываются между собой.
– Хочешь в спортивный лагерь? Будешь заниматься плаванием, гимнастикой, другими видами спорта, – говорит тетенька. – Не понравится, вернешься домой.
А у меня и дома-то нет. Тетушка моя двоюродная женщина добрая, но уже немолодая, у самой со здоровьем проблемы серьезные. Потому мне ничего другого не остается, как согласиться на летнюю поездку в спортивный лагерь.
А когда лето закончилось, я уже не вернулась в школу, а оказалась в специальном кадетском казачьем корпусе. Туда одних девчонок брали, про тот корпус много всяких воспоминаний осталось. И готовили по специальным методикам. Помимо плавания и гимнастики, занимались еще и рукопашным боем, вождением машины и мотоцикла, стрельбой по движущимся мишеням. Только методики методиками, а многие корпус окончили, замуж вышли, детей нарожали, толстыми задницами обзавелись... Некоторые, правда, поступили после и в милицейские школы, и в академию ФСБ, но до моего уровня не поднялась ни одна бывшая кадетка. Это не хвастовство, это констатация факта, подтвержденного генералом Прохоровым, одним из лучших офицеров спецслужбы. В военные и ментовские вузы я по окончании не пошла, но исхитрилась окончить два гражданских – физкультурный и факультет психологии МГУ. Причем практически без отрыва от основного производства... Много, много чего в этом «производстве» было, тот же Хмурый послушал, не
