был почти умоляющий.
«Второй батальон». Ну конечно, я там снималась – это мой дебют в кино. Но насчет этого ДРА...
– Демократическая Республика Афганистан! – пояснил водитель, поняв мое замешательство.
Вот оно что! Точно, в 85-м мы возили туда «Второй батальон» на премьерный показ. А потом еще была одна памятная история, и я заработала первую седую прядь.
– Слушайте, вас ведь Римма зовут? – водитель заволновался.
– Расма, – поправила я.
– Расма... Вы ведь не очень спешите? – глаза и голос его были теперь откровенно умоляющими.
Конечно, я не очень спешу... И еще я хорошо знаю некоторые русские народные речевые обороты и прекрасно ими пользуюсь... Но другого транспорта не предвидится.
– Что вы хотите? – обреченно проговорила я.
– Я спою вам. Вы позволите? – Правая татуированная рука осторожно прикоснулась к кофру. Татуировка изображала что-то армейское – парашютик с крылышками и какие-то цифры.
Я обреченно кивнула. Ну встретил бывший солдатик бывшую популярную артистку бывшего государства. Сейчас начнется подзаборно-казарменная лирика с надрывом под старенькую расстроенную гитару...
Когда он закончил петь, я около минуты была в ступоре. Это было... Нет, словами такую музыку не перескажешь. И ведь пел-то не по-русски, а на нашем, родном. И гитара совсем не расстроенная. А голос... Нет, этого словами не передашь.
– Слушай! – я неожиданно для самой себя перешла на «ты». – Хочешь со мной на праздник? Прямо сейчас?
Вот теперь уже ошарашен был он. Однако утвердительно мотнул белой головой. Ну удивил, однако, солдатик.
Почти всю дорогу мы молчали...
– Что, уже улетаете? А мы с бойцами вас так ждали...
Майор был высок, мощен телом и немного страшноват. Я с такими общаться не привыкла. Выгоревшая гимнастерка, такая же выгоревшая шапочка с козырьком, небритая, черная от загара физиономия. Солнце здесь активное, злое. И люди под стать.
– Опоздали, товарищ майор! – снисходительно проговорил сопровождающий из политотдела.
– А может, на полчаса к нам заедете? Прямо сейчас? – офицер заглянул мне в глаза. – А то ведь ждешь артистов месяцами, а тут... В аэропорт потом доставим! Машина надежная! – майор кивнул на свой броневик. – Ну как – туда и обратно?
– Наглец ты, майор! – произнес политотдельский. – Как Римма Людвиговна? – повернулся он ко мне. – Уважим гвардию?!
Они меня почему-то Риммой называли.
– А поехали! – махнула рукой я и одним прыжком взобралась на бронеавтомобиль.
– Отлично! – искренне развеселился майор. – У нас, между прочим, двое ребят из вашей республики!
Воинская часть называлась ДШБ – десантно-штурмовой батальон – и располагалась на горной заставе. Туда и доставил меня на броневике темнолицый майор. Место красивое, но страшноватое. Я спела несколько песен – три на русском и две на родном – специально для ребят-соотечественников. Между песнями рассказывала последние сплетни-анекдоты из киношно-театрального мира. Бойцы сдержанно смеялись и аплодировали.
– Ложись, бля, дура! – услышала я над самым ухом. Все произошло так быстро, что я толком ничего не сообразила и не успела по-настоящему испугаться. Мы уже ехали обратно – с заставы в аэропорт. Я сидела прямо на броне, рядом с майором, а спиной ко мне сидел темноволосый, совсем юный парнишка с двумя звездочками на погонах – гвардии прапорщик. «Бля, дура!» принадлежали ему. Потом уже я поняла, что он был прав на все сто процентов – и насчет «бля», и насчет «дуры»: я зачем-то поднялась во весь рост и заметалась вокруг полыхающей бронемашины.
– В «зеленку» уходи! В «зеленку», мать твою! – слышала я.
В какую «зеленку»? Господи?! Кажется, лишь сейчас я поняла, что происходит, ноги точно сами подкосились, и я оказалась в дорожной пыли.
– В «зеленку» ползи! Ползи, б...
Ага! Так, «зеленка» это, должно быть, зелень по обочине шоссе. А били по нам откуда-то сверху. До «зеленки» рукой подать, но сил ползти уже не было. Неожиданно какая-то сила приподняла меня над дорожной пылью и швырнула в спасительные кусты. И все тот же голос.
– К земле прижмись!
И тут на меня что-то свалилось. Точнее кто-то – тот самый юной гвардии прапорщик с двумя звездочками. Пока со мной «бля-дурой» возился, сверху его и достали. Лицо было не разобрать – все в грязи, вперемешку с кровью...
– Если бы не «вертушки», панихиду по нам бы справили, Римма Людвиговна. – Майор аккуратно прижимал к груди забинтованную правую руку, сквозь бинты немного сочилась кровь, но офицер был весел.
– Интересно, откуда «духи» здесь взялись? – вклинился в беседу другой боец, еще выше майора и чернее его лицом. – И «трехсотый» вот еще...
– Спокойно, Гриша... – Майор, как старший по званию, старался не терять оптимизма. – «Трехсотый» не «двухсотый»... До свадьбы заживет. Верно, Римма Людвиговна?
«Трехсотый» – это матерящийся парнишка с двумя звездочками. «Трехсотый» – это на армейском языке значит тяжелораненый. Таких первым же рейсом отправляют в Союз, в госпиталь. А «двухсотый» – это уже... Это уже когда в цинке... А «вертушки» – это вертолеты.
– Прапорщик Петров? А вы, собственно говоря... – главврач госпиталя внимательно рассматривает меня. Афиши с моей физиономией развешаны аккурат на госпитальном заборе, а главный городской кинотеатр как раз напротив.
– Мне нужно видеть прапорщика Петрова! – Я стараюсь держаться независимо и официально.
– Ваш Петров... – устало вздыхает военврач. – Ваш Петров сбежал из госпиталя! Вчера вечером! В родной ДШБ! Вот там его и ищите! И передайте, что я отправил соответствующую докладную его командованию о грубейшем нарушении больничного режима!
– Петров? Из ДШБ майора Кравченко? – переспросил хмурый пожилой офицер штаба войсковой группировки. – Тут, девушка, вам вряд ли кто-нибудь поможет. ДШБ формально является воинским формированием, но подчиняется напрямую главному разведуправлению Генштаба. Так что никаких сведений, никаких справок, тем паче фотокарточек...
Вот так все и закончилось. Главное разведуправление – это не театр юного зрителя. Я ведь даже его лица не разглядела. Помню только волосы темные, загорелая шея, две звездочки на погонах... «Бля-дуру» помню.
Через месяц меня пригласили сниматься в картине «Шагнувшие в небеса», причем на одну из центральных ролей, а еще через три месяца я вышла замуж... За режиссера этих самых «Шагнувших...».
– Меня Валерием зовут...
Я вздрогнула, не сразу нашлась, что сказать. А волосы у него белые. Одно слово – главное разведуправление.
– Ты Петров? – спросила наконец я.
– Петров... – он совсем не удивился. – Я знаю, ты меня в госпитале тогда разыскивала и через штаб... Но мы тогда в рейде были.
– А почему ты поешь не по-русски? – задала я неожиданный вопрос.
– А почему, Валера, вы не поете по-русски?
Спустя несколько часов аналогичный вопрос задал Эдгар. Мы вчетвером сидели в доме у Инги.
– Я и по-русски пою... Но я ведь у вас в гостях, верно? – Валера был настроен дружелюбно.
– Странно... – произнес Эдгар, и в комнате повисла тишина.
Эдгар – друг моего детства. Он всегда был умнее, грамотнее и находчивее меня, снабжал шпаргалками и давал списывать. Эдгар красив и одновременно похож на утонченную изящную крысу. Большую породистую
