– Лихо, – расплылся Щекарев. – А-а... Откуда эти девушки?
– Лучшие московские фотомодели, если хотите – дам пару телефончиков...
– А мне кажется, Егор Альбертович, что вы, так сказать, однобоко понимаете демократические ценности и идеалы. – Хрумкина, сморщив свой огурец, отодвинула от себя фотографию с крупным планом роскошной розовокожей блондинки, кокетливо выставившей симпатичную попку. – Мы же должны призывать наш народ к возвышенному! Как носители истинно русской, так сказать, духовности и соборности, мы не можем, так сказать, сводить все к телу!
– А я думаю, что в идеях Егора Альбертовича есть большой резон, – решительно вмешалось «прогрессивное демперо». – Мадлена Карловна, вы излишне категоричны!
– Нет, совсем не излишне! Вы думаете, что, если на предвыборном плакате взорам избирателей предстанут, так сказать, не выпирающие половые признаки глупых девиц, а, например, солидная стать зрелой женщины, пробуждающая мысли о духовном, так сказать, совершенстве, это будет менее привлекательно? Нельзя же идти на поводу у толпы... Мы и так уже докатились до черт знает чего! Эти чудовищные Маринины и Корецкие, эти развращающие сознание бестселлеры и боевики! Взяла полистать одну такую книжонку, так там один мат, секс и физическое насилие!
«Так, здесь – пустой номер. Только время потерял... – Арбитра грызла досада. – Где только Арсений ее выкопал и зачем сюда притащил?»
– Мадлена Карловна! Остановитесь на минутку. Мы должны взглянуть на дело с другой стороны. – Щекарев знал, как заткнуть неиссякаемый фонтан своей партнерши. – Егор Альбертович предприниматель. Он делает деньги и мыслит конкретно. Если вдуматься, предприниматель у нас, особенно такой нестандартно мыслящий, как Егор Альбертович, – это загнанный в угол, бесправный человек! Кто у нас защищает права человека-предпринимателя?
– Ну я! И мои люди... – не выдержал расчувствовавшийся Гера.
– Вот! Только один Герман э-э-э... Забыл отчество. А это должны делать мы! На взаимовыгодной основе! Что мы сделали, чтобы защитить права человека, не вообще, а конкретного человека, которому все мешают, э-э-э, делать деньги, – Егора Альбертовича Кононова?
– Ты прав, Сень Саныч, – резко дала задний ход Хрумкина. – Вспоминаю твои знаменитые очерки о Сахарове и Солженицыне! Мы должны возвысить свой голос в защиту прав человека-предпринимателя Егора Альбертовича. И это надо делать прямо сейчас, ведь выборы не за горами!
Все заулыбались – консенсус достигнут, победила дружба...
– Извините, что перебиваю. – Кононов был сыт по горло этим цирком. – Меня ждут в Думе, а вечером, не забудьте, отдадим дань памяти погибшему другу...
– Пересчитайте деньги, Рита...
– Давайте. Да, здесь все точно.
– Как и договаривались. Вот теперь я готов выслушать вашу просьбу.
– Мне нужно выехать в Клайпеду. Срочно. Прямо сегодня.
– Надолго?
– Не более трех дней.
– Это не оговорено контрактом...
– Но мне очень нужно. Я все равно уеду. Можете вычесть неустойку.
– Хм... Даже не знаю... Только из уважения к вашему мастерству! К концу недели вы должны быть здесь. Иначе мы расторгаем контракт и сообщаем господину Кельту.
– Благодарю, Михаил...
Клименко еще долго провожал взглядом хрупкую фигурку в белом плаще. «Конечно, она стерва и порядочная дрянь. Зато как работает! Ни одному мужику не снилось... Пробраться в закрытый заповедник, где эти золотопогонные недоумки гоняли кабанов, и аккуратно снять Клярова всего с пары сотен метров... Импровизируя на месте, без всякой рекогносцировки. Феноменально! Следаки так и не поняли, что произошло. Такое впечатление, что она может все... Или она заговоренная?
Нет, эта баба должна работать с нами, и только с нами!»
Страсти в госпитале
– Привет! Как самочувствие?
– Отличное... Только валяться здесь надоело.
– Ничего, считай, последний день. Завтра заберем тебя отсюда.
Митрич, улыбаясь, присел на край кровати.
– А ты знаешь, у меня день рождения сегодня, – неожиданно сообщил он Татьяне.
– Поздравляю, – живо откликнулась девушка.
– Спасибо. Давай отметим, что ли... – С этими словами он начал вынимать из сумки разные вкусные вещи, преимущественно фрукты.
– Ой, как много всего! – удивилась Татьяна.
– Спиртного не будет. – Митрич выставил два пакета с соком и две банки «спрайта». – Завязываю я с этим делом, а то совсем сопьюсь к чертям. Как думаешь, удержусь?
– Это уж от тебя зависит, – ответила Таня, аккуратно очищая апельсин.
– Согласен. А вот ты как считаешь, удержусь или нет?
– Должен удержаться! – искренне переживала девушка. – Должен дать себе слово и держать его.
– Ну-у, самому себе слово давать... Да еще держать... Лучше я тебе дам слово!
– Ну давай, – согласилась Таня. – Только уж тогда держись! Следить буду строго, ты так и знай! – Ей хотелось сделать что-то хорошее для этого человека, и не только потому, что он ей здорово помог.
– Спасибо, – произнес он. – Спасибо, Таня, – повторил бывший военврач и взял ее руку в свою. – Таня, я хочу тебе сказать... – сказал он и замолчал. Опустив глаза, потер подбородок и продолжил: – В общем, я мужик одинокий... Жена ушла, детей нету. Ну и... Я, в общем...
Договорить ему не удалось. Дверь распахнулась, и в палату вошла молоденькая медсестра Верочка. Кроме главврача, она одна знала о характере «заболевания» пациентки – главврач ее выбрал как самую надежную и посоветовал поменьше болтать. С Татьяной они были почти одногодки и успели подружиться.
– Здравствуйте, Юрий Дмитриевич, – приветствовала она Крючкова. – Я вижу, вы тут целый пир устроили!
– Здравствуй, Вера, – не очень-то любезно откликнулся Митрич, бросив на медсестру быстрый взгляд.
– Хочу сообщить вам, что у Тани все в порядке, на днях можно выписываться, – объявила Верочка.
– А я знаю. Мне врачи уже сообщили, – еще менее любезно проговорил Крючков. Закон мирового свинства действовал безотказно: у него к Татьяне личный разговор, и на тебе, этой барышне захотелось пообщаться именно сейчас. Вот уж не вовремя...
Однако Верочка считала по-другому. Она совсем не собиралась покидать палату, напротив, подошла к окну и, упершись ладонями в подоконник, пристроила на них объемистую попку.
– Какой сегодня жаркий день. На пляж, что ли, после смены сходить...
«Шла бы ты в баню, – чуть не вырвалось у Митрича. – И побыстрее».
Верочке не больше двадцати, однако ее фигура уже расплылась, талия была бы незаметна, если бы не гордо выпирающая из-под халата грудь. И лицо было под стать: круглые щеки, носик пуговкой, маленькие серые глазки, уже обозначался второй подбородок. Спасали положение яркие, полные, вечно улыбающиеся губы.
– А вы, Юрий Дмитриевич, на пляж сегодня не собираетесь? – продолжила Верочка игривым тоном.
– Нет, Вера, я сегодня занят. – Митрич был хорошим врачом, но плохим дипломатом, голос его скрипел, как песок на зубах. – И очень прошу тебя – дай нам поговорить наедине... Попей водички, угостись фруктом. – Крючков протянул медсестре нераспечатанную банку «спрайта» и апельсин.
– Спасибо, Юрий Дмитриевич, что-то не хочется. Беседуйте на здоровье. – Даже не взглянув на Крючкова, Верочка вздернула носик и, стуча в знак протеста каблуками, вышла из палаты.
– Напрасно Верочку обидели! – Татьяна глядела укоризненно. Она вновь обращалась к Митричу на «вы». – Ей посидеть с нами хотелось, а вы ее выставили!
– Не выставил, а попросил. – В голосе Крючкова звучала досада.
