Макамы

Судья воскликнул:

— Умеешь ты говорить красиво и рьяно! О, как ты был бы хорош, если б действовал без обмана! Хочу я дать тебе добрый совет: судей вводить в заблужденье не след. Могучих правителей остерегайся, на глаза им лучше не попадайся: ведь не всякий одобрит твое шутовство и не всякий простит тебе плутовство!

Старик обещал полезный совет принять и такую личину больше не надевать. Ушел от судьи он с видом смиренным, но лукавство сверкнуло в его глазах откровенно.

Говорит аль-Харис ибн Хаммам:

— Ничего удивительнее этого случая мною в превратностях странствий не видано, ничего подобного в мудрых книгах не читано.

Перевод А. Долининой

Александрийская макама (девятая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Молодому дома не сидится — жаждет молодой купец нажиться. Так изведал я дороги Магриба и узнал пути Машрика[63]. Не раз я в жизни рисковал, но состояние сковал. Внимал я заветам мудрецов и советам умных купцов. Вот один из них — не хуже, не лучше других: «Вступая в незнакомый град, ты разузнай у самых врат, чем городской судья богат и чему он будет рад». Учтивостью я кади[64] покорял, благоразумием к себе располагал, чтоб у меня была опора, если возникнет с кем-нибудь ссора. Старался я дружбу с кади вести, дабы свои интересы блюсти. И дружба та была неразрывна, как смесь вина с водой неразливна. Сильный дух укрепляет тело, а знакомый судья — торговое дело.

В Александрии[65] у кади однажды я был. Дул ветер холодный, и ливень лил. Неимущих просьбы судья разбирал, даянья богатых он им раздавал. Вдруг моложавая женщина входит к судье, невзрачный старик за ней — как на узде. Сказала красавица:

— Да будет Аллах для судьи советчиком, чтобы довольны были истцы и ответчики! О судья, я — из знатного рода, и вся родня моя благородна. Я — женщина скромная, честная, целомудрием известная. Меж мной и соседками разница есть: моих добродетелей не перечесть! Когда меня сватали мужи именитые и богачи знаменитые, мой отец насмешкой им рот затыкал и без разговоров со двора прогонял: не хотел он с ними родниться, не желал о подарки их оскверниться. Он Аллаху поклялся, что будущий зять ремесло из ремесел будет знать. Но решила злая судьба моя, что женой обманщика стала я — вот этот злодей к отцу явился, клятвы давал, мастерством хвалился: «Пару жемчужин я так подберу, что пятьсот динаров за них беру!» И тут объявил отец родне, что ювелир будет мужем мне. И не подумал узнать отец, честен этот жених или хитрец. А плут взял меня из-под крова родного, привел под кровлю дома чужого, и тут увидала я, что ловкий мой муж любит поспать, свернувшись, как уж. Да что толковать: мой муж — лентяй, соня, бездельник и слюнтяй! Мое приданое — не одни надежды, а деньги, ковры, вороха одежды. Но муж за бесценок стал все продавать и сладкой едою живот набивать. Не только имущество в прах превратилось — сама с таким мужем вконец истомилась. И стала ему говорить: «Эй ты! Ведь мы стоим на краю нищеты. Была у тебя жена богата, а сейчас у нее на заплате заплата. Займись ремеслом! Ты поел моего, дай и мне вкусить от куска твоего!» Он сказал: «Ремесло мое нынче в застое: испортились вкусы — не в цене украшение золотое». Есть у нас сын — мальчик хороший, да от худобы на зубочистку похожий. Отец нас ни разу не накормил, слез наших ни разу не осушил. И вот муженька я к тебе привела — вконец его лень меня извела! Проверь, где правда в наших словах, и рассуди, как подскажет тебе Аллах.

Судья сказал старику:

— Ну что ж! Не оправдаешься — в тюрьму попадешь! Если жена не права, скажи. И свою правоту докажи!

Потупил было взор старик, да к смирению, видно, он не привык. Вот он засучил рукава и ринулся в бой, сказав такие слова:

Послушай рассказ удивительный мой —
И ты посмеешься, поплачешь со мной.
В натуре моей и черты нет плохой,
Зато добродетелей в ней — целый рой!
Мой род — гассаниды[66] — прославлен судьбой,
А славный Серудж — это край мой родной.
Богатство мое — не мешок золотой,
А звонкие рифмы, что льются рекой.
Я в бездну наук погружен с головой,
Такая работа — не хуже другой.
И, словно ныряльщик в пучине морской,
Ловлю я жемчужины в речи людской.
Я рву красноречия плод наливной
(Другие — лишь хворост ломают сухой).
И слов серебро под искусной рукой
Горит, словно солнечный луч золотой.
Когда-то талант сочинительский мой
Вознес меня так высоко над толпой:
Подарки текли изобильной струей,
Я дар отвергал, если он небольшой.
Сегодня талант уж не ценится мой:
На рынке поэзии полный застой,
А слава певца — это звук лишь пустой —
Никто не желает и знаться с тобой!
Теперь от поэта бездельник любой,
Как будто от падали смрадной, гнилой,
Лицо отвращает, идет стороной.
Смутился мой ум от напасти такой —
Окутала ночь меня тьмою густой.
Теперь во мне нет уже силы былой —
Тоска и заботы владеют душой,
И тело истерзано злой нищетой.
Печальный, бреду я постыдной стезей —
Ведь я обездолен неправой судьбой.
И все, до последней подстилки худой,
Я продал — и сплю, укрываясь полой.
Долги мою шею стянули петлей —
Не вырваться мне из петли роковой.
Измучил однажды нас голод лихой:
Пять дней — и ни крошки во рту ни одной!
Тогда подсказал мне желудок пустой:
«Приданое — где еще выход иной?»
Но сердце так мучилось горькой виной,
Глаза увлажнялись горючей слезой.