Макамы

Грех великий доносчик и сплетник творит,
Даже если он правду тебе говорит.

Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:

— Когда хозяин выслушал и обличенье и восхваленье, от стихов и от саджа получив наслажденье, усадил он Абу Зейда на почетное место, где ему по чести сидеть уместно. Потом приказал расставить повсюду серебряную посуду, полную всякого рода сластей, для ублажения гостей. И сказал:

— Не равны обитатель рая и тот, кто в адском огне сгорает, не равны кто вины за собой не знает и тот, кто проступок совершает. Невинна серебряная посуда, ибо тайну хранить умеют эти сосуды. Ты их из застолья не изгоняй и к адитам Худа[126] не причисляй…

Тут слугам велел он поднять сосуды для обозрения, чтобы высказал гость свое одобрение. Абу Зейд сказал нам:

— Прочтем же суру «Победа»! Спасибо Аллаху, что позволил сластей отведать, залечил наши раны, отвел беду, сделал приятной нашу еду и полюбоваться дал серебром. Бывает, то, что считаешь злом, оборачивается добром…

Когда собрался Абу Зейд уходить, захотелось ему серебро как подарок с собой прихватить. Сказал он хозяину:

— Кто любезным слывет, тот, насытив гостей, и посуду им раздает…

Хозяин ответил:

— И посуду с собой забирай, речи кончай и с миром ступай.

Услышав ответ, Абу Зейд вскочил и хозяина радостно благодарил, как щедрую реку сад восхваляет, когда она дождем его поливает. Потом нас в палатку свою он призвал, вкусной едой угощал и сосуды дареные раздавал. Затем он сказал:

— Я не знаю после такого обеда, роптать мне на сплетника-соседа или его благодарить, помнить о зле или забыть. Хоть он и много вреда мне принес тем, что о тайне моей донес, но из черной тучи щедрый ливень пролился — донос в добычу мою превратился. Этим я удовлетворюсь, к львятам своим вернусь. И не буду утруждать ни себя, ни верблюда. Я покину вас, в сердце любовь тая. Да хранят вас Аллах и молитва моя!

Тут на верблюдицу он взгромоздился и в обратный путь устремился — к тем, кто давно по нему томился. Без него мы словно осиротели и долго вослед ему глядели. Но верблюдица крепкая ходу прибавила — и нас одних тосковать оставила. Ночь сразу стала темным-темна: за холм закатилась наша луна.

Перевод В. Борисова

Насибинская макама (девятнадцатая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Был в Ираке засушливый год: ветер дует, а туч не несет. Но странники говорили, что в Насибине[127] житье привольное — земля плодородна, а люди жизнью довольны. И вот оседлал я верблюда махрийского[128], к седлу приторочил копье самхарийское[129]. То в гору, то вниз с горы крутой, земли сменялись одна за другой. И вот в Насибине я — всадник усталый на верблюжьем горбу исхудалом. Насибинскою жизнью я наслаждался, а верблюд мой сочной травою питался. И решил я остаться в этом краю, пока дождь не напоит землю мою.

Не успели глаза мои ополоснуться сном, не успела ночь разрешиться от бремени днем, гляжу: Абу Зейд по городу бродит, без цели как будто, а пользу находит — из уст он сыплет жемчужины слов и выдаивает щедрые струи даров. За труды мне судьба добычу послала, одинокой стреле двойника сыскала! И стал я как тень за ним ходить, на лету слова Абу Зейда ловить. Но вдруг на него лихорадка напала, на костях его мяса оставила мало, затянулась болезнь, унесла все силы и наше общение прекратила. Я не знал, куда от тоски мне деться, плакал я, как без матери плачет младенец. Тут слух прошел, что звезда его закатилась, когти гибели в тело его вцепились. Этот слух опечалил многих людей и привел к его дому добрых друзей:

В смущенье потупясь, печали полны,
От боли качаются, будто пьяны,
Льют ведрами слезы и волосы рвут,
Царапины горя на лицах видны.
Готовы и жизнь и богатство отдать
За друга, которому сердцем верны.

Говорит рассказчик:

— Горем охваченный, в толпе друзей я долго стоял у знакомых дверей, ожидая хороших ли, дурных ли вестей. Наша надежда казалась зыбкой, но сын Абу Зейда к нам вышел с улыбкой. И мы обступили его с расспросами, о друге своем забросали вопросами. Он сказал:

— Положение тяжким было, сильно его лихорадка била, здоровье она истощила вконец, на краю гибели был мой отец. Но теперь он очнулся, и силы его укрепил Аллах — возвращайтесь домой и отбросьте страх: вот-вот он встанет, начнет ходить и снова вином вас будет поить.

Можно ли радость друзей описать? Абу Зейда все хотят повидать! Сын вошел к отцу спросить для нас позволения и скоро вышел к нам с разрешением. Смотрим: хворь Абу Зейда иссушила, но красноречия не лишила — мы расселись, с него не спускаем глаз, а он говорит, бросив взор на нас:

— Вот что я сочинил сейчас:

Слава Аллаху — целителю,
Трепетных тварей хранителю!
Спас он меня, но когда-нибудь
Сдамся я року-губителю.
Рок мне отсрочку пожаловал,
Чтоб угодить Повелителю,
Но не под силу спасти меня
Даже вождю-покровителю[130],
Если придет мой последний час,
Ведомый судеб вершителю.
Близок, далек он — не все ль равно:
Счастья земному нет жителю —
Тяжкие беды влекут его
К смерти — надежды крушителю.

Говорит рассказчик:

— Пожелав, чтобы дни Абу Зейда продлились, а страх и болезни отдалились, решили мы встать, боясь