Одного пальца на руке не оказалось у Паца, ему пришлось уплатить буфетчику двадцать пять рублей и штраф десять рублей. Его нарочно подзадорили, чтобы он взял пирожок, а сами предупредили насчет его пальца буфетчика. Пац по простоте своей за один съеденный пирожок поплатился тридцатью пятью рублями, что для него, конечно, было нелегко.
Чего только ни придумывали шутники. Посылали письма, назначали свидания в отдаленной части города и потом смеялись над тем, кто верил таким письмам. Подговаривали городового, и тот несуществующей печатью запечатывал комнату. Владелец комнаты бегал по полицейским участкам, разыскивая того, кто наложил печать, чтобы снять ее. Посылали на дом знакомым гробы или предлагали дешево купить костюм и посылали гробовщика снимать мерку.
Часто шутки бывали очень грубые и приносили человеку и материальные и душевные страдания. Отец мой не любил этого, и нам не позволял шутить над товарищами и разыгрывать их. Если же мы, увлекшись цирковой традицией, позволяли себе это делать, то нам всегда от него попадало.
Но вернусь к Шуе и нашей работе в шуйском цирке.
28 мая отец записывает: «Антре редкостно стройно и публике очень понравилось. Взрыв рукоплесканий вызвала вставка о срезавшейся на экзаменах в женской гимназии дочери дворника. Все, ее знающие, прочили ей золотую медаль. Новый директор гимназии, ставленник и родственник Касоо[49], повернулся спиной к плебейкам и на экзаменах резал и косил все низшие классы, особенно девушек недворянского происхождения. Мы эту грустную историю провели в начале антре, — прием был очень горячий».
Вскоре в цирке начал работать чемпионат. Сур решил давать только два отделения. Труппа разделилась, и мы выехали в Муром.
19 июня состоялось открытие муромского отделения цирка.
Впечатление от города было такое, как будто мы только вчера уехали отсюда. Цирк выстроен был на том же месте. Та же ярмарка, с тем же пьяным угаром, те же лица. Приехали мы с чемпионатом, и труппа при нем была небольшая. Публику сразу захватила борьба, и сборы все время были хорошие. У нас было много знакомых в городе, и мы часто гуляли и ездили за город.
Однажды с одним местным богатеем мы поехали на уху к рыбакам в Карачарово на моторной лодке. Я первый рав видел, как приготовляют уху рыбаки. Мы взяли с собой из города лимоны, перец, лавровый лист и чистую простыню.. Когда мы приехали, рыбаки забродили сети. На берегу был разведен большой костер, и над ним повесили порядочных размеров котел. Вытащили сети, сейчас же отделили всю мелкую рыбу и часть ее в простыне положили в котел. Пока котел закипал, рыбаки чистили на реке стерлядь. Рыба в простыне хорошо прокипела, ее вынули вместе с простыней, отжали крепко, выбросили вон, наложили свежей рыбы и опять положили в котел.
Так они делали три раза. Когда вся мелкая рыба была еварена, тогда только в бульон из-под нее положили сначала специи, а затем стерлядь. Получилась такая уха, какой я в жини не едал. Мы все просто объелись и едва вечером работали. Уху приготовлял старый рыбак с большой седой бородой. Ему было уже восемьдесят пять лет. В Карачарово он приехал десятилетним мальчиком со своим отцом. С тех пор не уезжал отсюда и все время работал с рыбаками, а потом стал баканщиком. Отец его умер, когда мальчику было пятнадцать лет, пришли люди с попом, отпели отца, но нести его десять верст до села не захотели и закопали его тут же на косе. Он сам потом сложил отцу из камней крест.
17 июля 1914 года мы закрыли цирк. В этот день объявлена была мобилизация,
18 июля мы выехали обратно в Шую. Но расписание было отменено из-за мобилизации, и мы вместо девяти часов уехали из Мурома в одиннадцать. В Шуе мобилизация была в полном разгаре. Сур очень боялся, что у него могут по мобилизации отнять лошадей. Но страх его был напрасен, так как имущество иностранных подданных не подлежало мобилизации.
20 июля отец записывает: «Патриотическая манифестация, забрав от нас наш оркестр для демонстрации по городу, не дала нам открыть представления, хотя полиция ничего не имела против. Речь белобрысого студента перед цирком при тысячной толпе и портретах царя сделала свое дело, и мы не играли».
На другой дань Сур собрал всю труппу и заявил, что дирекции Сура больше ие существует. Сказал, что цирковое имущество принадлежит его жене, французской подданной. Предложил нам составить товарищество и играть на марки. Мы согласились. Но исправник, несмотря на то, что на афише стояло «Товарищество русских артистов», нам играть не разрешил, пока все не успокоится. Окончилось дело тем, что неожиданно пришел приказ в трехдневный срок снести цирк. Мотив был тот, что Сур — германский подданный..
Таким образом, мы, как и все остальные артисты, остались без работы. Отец послал в разные места письма с предложением наших услуг, но ответа ниоткуда не получил. От Сура при расчете мы получили сто пятьдесят рублей вместо заработанных двухсот тридцати. Положение Сура было действительно, тяжелое и артистам поневоле пришлось пойти на уступки.
С цирка было снято шапито, мы ходили репетировать под открытым небом. Через несколько дней
Сур стал распродавать лошадей. Мы продолжали жить в Шуе, ожидая писем, а арена цирка начала уже порастать травой.
30 июля отец записывает: «Первая отправка из Шуи двух эшелонов на театр войны, проводы не поддаются описанию».
Труппа стала понемногу разъезжаться. Мы не получали ни откуда ответа. Сидели и ждали ангажемента. Цирк разобрали. Мы репетировали или во дворе, или в лесу, куда ходили с отцом. 21 августа у отца запись: «Давидсон своей фамилией показался здешней полиции подозрительным, результатом чего явилась проверка. Нас всех вызвали с паспортами в полицию».
А 28-го он записывает: «В девять часов вечера при громадном стечении народа привезли транспорт раненых. Волновавшаяся до прихода поезда масса с остановкой поезда застыла. У многих на глазах слезы. Момент, редко в жизни переживаемый. Городское управление и земство оказались на высоте своих обязанностей. Всё приготовлено и все предупреждено в самой лучшей форме… Приготовленным санитарам народ не дал притронуться до больных, всех несли сами».
Неожиданно пришло предложение от директора Копылъцова из Калуги. Мы очень обрадовались, но решили оставить мать с девочками в Шуе, а сами налегке отправились в Калугу, распрощавшись навсегда со стариком Альбертом Суром.
Цирк в Калуге был плохой, деревянный, под шапито. Труппа слабая, второе отделение занимала борьба. Сборы средние. Дирекция, явно не крепкая, могла существовать только со сборов. Есть сборы — и артистам будет выплачиваться жалованье, нет сборов — ищи ветра в поле. Нас устраивало это единственно постольку, поскольку мы могли репетировать и не забывать своего репертуара. Отец воевал с дирекцией, вырывал жалованье по грошам. По слухам, со всех концов России доходившим до нас, мы знали, что артистам сейчас всюду приходится туго. Исключение представляли Крым и Кавказ, где еще не объявили мобилизации. Много иностранных артистов, немцев и австрийцев, было выслано в Сибирь. Казалось, что в цирках должна быть недохватка артистических сил, и, несмотря на это, по собственному опыту мы видели, как трудно получить ангажемент.
В эти первые месяцы войны в Калуге сильно было развито пьянство. В магазинах вином не торговали, зато его продавали в ресторанах; и там пьянка шла жуткая. Правда, за появление к нетрезвом виде жители подвергались штрафу в двадцать пять рублей. В цирке сборы были очень и очень средние. Подняли их гастроли дрессировщиков львов и медведей Альпера Фарруха и Пашеты. Они собрали публику на несколько представлений. Выпал снег, начались большие холода, и мы решили уехать обратно в Шую к матери и сестрам, которые ждали нас с нетерпением.
Вскоре, после нашего приезда на семейном совете решено было в Шуе не оставаться, а всей семьей перебраться в Москву. Москва была центром всех артистических дел, туда съезжались все директора, и это нас, конечно, устраивало. Порешили иметь постоянную квартиру в Москве, мы же с отцом должны были разъезжать, возвращаясь по окончаний ангажемента в Москву.
4 ноября отец выехал один, а 10-го перебрались в Москву и мы. Отцу удалось опять снять в номерах «Белосток» большую комнату с двумя темными спаленками, и у нас получилась опять подобие отдельной квартиры.
