шестнадцатом году. Отец проникся идеями, которые пропагандировали большевики, и в восемнадцатом добровольно пошел в Красную армию. В те годы таких, как он, из бывших, называли военспец. Воевать они любили, а специалистов в этом деле своих не имелось. К тридцать восьмому году бывших почти всех расстреляли. Свои кадры вырастили. Отец очень быстро понял, что ошибался, что идеи и постулаты большевиков — это одно, а то, что они вытворяют, — совсем другое. Но деваться ему было уже некуда. В семнадцатом у них с мамой родился Олег, а в двадцать втором я. Эмигрировать с семьей ему бы просто не дали. Он был, как говорится, на хорошем счету, карьера его шла в гору, и в тридцать втором он уже полковник. Однажды Сталин остался весьма доволен какой-то работой, которую сделал отец, и похвалил его на приеме при всех: «Вас надо наградить. Какую бы награду вы хотели?», имея в виду орден или что-то в этом роде, а отец ответил, что хотел бы, чтоб ему разрешили построить личную дачу, у него очень больная жена, и врачи настоятельно рекомендуют ей жить за городом. В те времена у военных, и у нас в том числе, имелись только казенные дачи. Очень дерзкая была просьба, но, как ни удивительно, Сталин милостиво разрешил. Отец построил замечательный дом подальше от глаз сослуживцев и умудрился оформить документы так, что дом оказался в пожизненном пользовании, почти частной собственностью мамы и нашей с братом. Уж как он это сделал, загадка, — был очень умный, большевикам не по зубам. Когда начались репрессии и стали сажать и расстреливать его сослуживцев, отец понял, что его тоже не минует эта судьба. Он стал обдумывать, как обезопасить семью, чтобы нас это не коснулось. От нас с Олегом ничего не скрывали, рассказывая правду, как есть, и давая событиям честные оценки. Олег учился в военном училище, а я в школе, мне было четырнадцать лет. Придумывать отцу ничего не пришлось. Все решил случай. При очередном проезде вождя к его машине кинулся какой-то человек, бывший явно не в себе. Отец, оказавшийся рядом, бросился наперерез. Машина Сталина, в которой и Сталина-то не было, сбила обоих. «Покушавшийся» погиб на месте, а отец умер через три дня. Накануне ночью он собрал нас всех и объяснил, как мы должны действовать дальше, предупредил, что будет война, что делать и как жить. Он прощался с нами, а мы не верили. Потом они долго, до самого утра, о чем-то с Олегом беседовали. Отца назвали героем, но инцидент замяли, ни в газетах, ни по радио о нем не сказали ни слова. Отец считал этот случай провокацией спецслужб, в которой использовали душевнобольного человека. Я думаю, что руководство понимало, что в этой истории не все так просто, но отец погиб, и нашу семью не тронули. Единственное — это то, что мы переехали из казенной четырехкомнатной квартиры в эту трехкомнатную, которую дали маме, как вдове героя.
Бабуля, долго мявшая в пальцах сигарету, прикурила и, сощурив глаза, сказала:
— Хорошо, что ты жила с Сонечкой. Она другая, она прощать умела, а я нет!
— Еще как умеешь! Ты же нас всех всегда прощала, даже никогда не злилась.
— Я не о родных и близких. Я не могу простить эту страну, Сталина, этих мужчин, которые допустили кровавый террор своих же! Они же все были умные, сильные, они видели, что творится, и ничего не делали! Шли, как бараны, на заклание и прицепом тащили туда же свои семьи! Каждый знал, что будет с их семьей, женами, детьми, и безропотно подчинялся! Они даже не делали попыток остановить все это!
— Я тоже всегда думала, почему? Почему эти талантливые военные, ученые не объединились, не скинули Сталина? — сказала Ника.
— Потому что были виноваты и знали об этом! — громыхнула безапелляционно бабуля. — Вот и воздалось по самую маковку! Они сами способствовали диктатуре, понимаешь, они все принимали участие в красном терроре, и у каждого из этих военачальников на счету были тысячи убитых ни в чем не повинных людей! Они это знали и помнили! Ладно, — успокаиваясь, сказала она, — бог с ними! Продолжим. Дом так и остался нашим. Каждое лето до войны мы жили там. Олег закончил училище и стал военным, но не простым, — что-то связанное с разведкой. Я поступила в институт, мама преподавала литературу в школе. Однажды, в декабре тридцать девятого, Олег собрал нас, как когда-то отец, на совещание и сказал: «Мы должны устроить какой-то скандал, чтобы о нем услышали все наши друзья и знакомые. Все должно быть инсценировано так, чтобы мы прилюдно отреклись друг от друга и об этом узнало мое руководство». — «Зачем?» — спросила мама. «Так велел отец. Он знал, что война будет, и ему все равно не простили, дело на него завели, я знаю. Я служу в разведке, и меня могут обвинить в чем угодно в любой момент, и вас за мной потащат». — «И мы не будем видеться?» — спросила я. «Не будем. Я вас очень люблю и должен защищать, понимаете? Теперь у меня такая работа, что надо обезопасить вас». И тогда я придумала: он женится и берет фамилию жены, мы с мамой не можем ему этого простить и отрекаемся от него. У Олега была девушка из сослуживцев, они встречались три месяца. Мы решили, что на ней он и женится. Так же как с папой, мы сидели ночью и проговаривали все детали. Потом обнялись, расцеловались и плакали. Мы прощались и понимали, что, скорее всего, навсегда. Но у нас оставалась надежда, мы все были живы. Олег с мамой с блеском разыграли спектакль, маме даже домой прислали официальную бумагу, что такой-то больше не является ее сыном. Потом грянула война, не буду о ней, мы с Соней тебе многое про нее рассказали.
— А Соня знала про Олега?
— Да, Сонечка все про меня знала, а я про нее. — Бабуля улыбнулась, вздохнула. — Позже мы узнали, что Олег погиб в апреле сорок пятого, выполняя какое-то задание на вражеской территории.
Ника видела, что бабуля устала — переживать все заново, рассказывая, ей было нелегко, совсем нелегко.
— Может, отдохнешь, потом дорасскажешь?
— Нет, я лучше еще рюмочку выпью. Мне надо рассказать все сразу.
Она налила себе из графина коньяку, выпила, вздохнула и продолжила рассказ:
— В сорок четвертом я влюбилась. — Она улыбнулась такой светлой улыбкой, посмотрела на Веронику, по-молодому сверкнув глазами. — До одури влюбилась! Он приехал в Москву с фронта получать награду, в короткий отпуск. Мы встретились в трамвае и больше не расставались весь его отпуск. Это была настоящая любовь. Господи, он был такой красавец! Большой, сильный, надежный мужчина, блестящий офицер, майор, мой ровесник, между прочим. В шестнадцать лет поступил в военное училище, а как началась война, прошел ускоренный выпуск, и на фронт.
Бабуля замолчала, улыбаясь своим воспоминаниям и мыслям.
— Он сразу сделал мне предложение, я согласилась, но мы решили, что поженимся после войны. Вот дураки! Он уехал на фронт. Через два месяца умерла мама. Заснула и не проснулась. Он приезжал в отпуск еще дважды — после победы, а последний раз перед тем, как его отправили на японский фронт. Скоро я поняла, что жду ребенка, а через три месяца ко мне в дверь позвонил незнакомый полковник и принес весть, что моего любимого арестовали и отдали под трибунал. Он не позволил какому-то штабному генералу отправить своих солдат на глупую смерть. Полковник был его другом, он передал мне письмо от него, честно все рассказал и сделал мне предложение выйти за него замуж, он хотел хоть этим оправдаться перед другом, потому что сам струсил, но посмел противостоять начальству. Я вышла за него замуж, и Андрей всю жизнь считал его отцом, а ты дедом, потому что Вася попросил не рассказывать сыну, что его отец сидит на зоне. Григорий, тот, кого ты считала дедом, так и не стал мне настоящим мужем, он просто хотел нас защитить, позаботиться о нас. В сорок восьмом он умер в госпитале. Последствия военных ранений.
— Просто сериал какой-то! — всплеснула руками расстроенная и обескураженная Вероника.
— Да какой сериал! — возмутилась бабуля. — Никаким Европам в куче с Америками и Мексиками и в страшном сне не снилось того, что досталось нашей стране! Конечно, у них тоже есть свои горести и напасти, но чтобы почти сто лет так мучаться и страдать — десятки миллионов убитых, расстрелянных, трагедии целых народов, высланных черт-те куда, потерявшиеся семьи, миллионы сирот! Голод, сплошные революции. Из огня да в полымя! Одно поколение пережило революцию, голод, мор, красный террор; следующее — войну, голод, ужас. Даже вашему поколению революция досталась, хотя вы этого и не поняли. Правда, все революции так и свершаются — сначала никто ничего не понял, а потом поздно стало. Не сбивай меня, Ника, лучше чаю налей!
— Он уже совсем остыл.
— Да и черт с ним, налей холодный!
Возмущаясь, бабуля отпила холодного чаю, посмотрела на пачку сигарет, но решительно ее отодвинула и продолжила:
— Нам все время удавалось сохранить дом. Выйдя замуж, я не взяла фамилию мужа, оставив девичью, но дом переписала на него, как чувствовала. Как раз после войны начали разбираться с
