епископ уже вещал со своей кафедры в соборе Ильеуса в день праздника Сан Жоржи. Дети полковников шатались по кафе, и доктор Руи Дантас как-то ночью в пьяном виде сказал о них и о себе:
— Мы — погибшее поколение…
Поэт Сержио Моура считал, что это были единственные умные и верные слова из всего, что когда- либо говорил доктор Руи. Но поэт не согласился с концом фразы:
— Но зато мы умеем пить, а это мало кто умеет…
Сержио Моура говорил, что пить водку в компании гулящих женщин вовсе не значит уметь пить. По правде сказать, поэт терпеть не мог этих молодых инженеров и адвокатов, сыновей полковников, и написал на них несколько ядовитых эпиграмм.
Кроме Ассоциации торговых служащих (которая каждый месяц давала балы), «сливки общества» собирались иногда в салонах Коммерческой ассоциации. А рабочие и ремесленники спорили о политике на собраниях Общества искусств и ремёсел. Здание общества находилось вблизи холма Уньян, и в течение нескольких лет там царили анархисты. Потом политическое господство над «Искусствами и Ремеслами», как здесь обычно называли эту организацию, стали оспаривать коммунисты и социалисты. Ассоциация торговых служащих официально не считалась интегралистской, но в действительности из неё вышла основная масса членов фашистской партии. Все три ассоциации устраивали вечера, но самые пышные балы бывали в Общественном клубе Ильеуса, закрытом клубе, в который имели доступ только местные богачи. Он помещался в красивом доме нового стиля, на морском берегу в тени кокосовых пальм, при нём была прекрасная танцевальная площадка и теннисный корт. Злые языки болтали, что в ночи, когда не было бала, полковники устраивали там разгульные пиршества.
Торговая жизнь здесь била ключом — большие магазины, огромные склады, целая толпа коммивояжеров, расселившихся по самым роскошным отелям, несколько банков, из которых выделялся Бразильский банк, занимающий огромное здание, несметное количество биржевых спекулянтов и ростовщиков. Город Ильеус жил интенсивной жизнью, здесь кипела работа, политическая борьба и борьба из-за денег, по узким улицам сновала толпа, в которой каждый день мелькали новые лица. В былые времена все в городе знали друг друга. Но это было давно, теперь знают только самых богатых помещиков и самых крупных дельцов. Корабли, пристающие в порту, привозят сюда новых людей, мужчин и женщин, приезжающих за легко добываемым золотом, растущим на деревьях какао. Потому что по всей Бразилии идет слава о «Короле Юга», слава, в которой старые легенды о перестрелках и убийствах сплелись с новыми эпизодами из жизни края, где выращивают какао, лучшую культуру страны. В трюмах кораблей, на быстрых крыльях самолетов, в поездах, уходящих в сертаны, путешествует слава Ильеуса, города кабаре и туго набитых карманов, безудержной храбрости и грязных сделок.
Не только в торговых кругах больших городов — Рио, Сан-Пауло, Баии, Ресифе, Порто Алегре — не переставая говорили о земле какао. Слепые гитаристы на ярмарках северо-востока воспевали величие этого города, затмившего блеском своего богатства все города на юге штата Баия:
ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЫ
1
Антонио Витор шёл большими шагами и, ещё не дойдя до площадки перед домом, где копошились в пыли куры, стал громко звать жену:
— Мунда! Слышишь, Мунда!
Он остановился у дверей глинобитного дома с пристройкой, сделанного наспех, кособокого, и взглянул на небо. На его бронзовом лице сияла счастливая улыбка:
— Мунда! Мунда, иди скорее!
Из дома послышался голос Раймунды:
— Чего ты так кричишь, бог тебя прости?!
— Иди сюда, поскорее! Бегом!
Дом никогда не белили, в нескольких местах глина потрескалась и обнажился каркас. Крыша раньше была крыта листьями кокосовых пальм, не пропускающими воду. Но так как Жоан Гроссо, у которого была своя гончарня, как-то раз заплатил Антонио Витору долг черепицей, то кровлю сделали новую. Теперь у них был «дом с черепичной крышей», и Антонио Витор поговаривал о том, чтобы построить новый — кирпичный, с настланным полом. Он накопил немного денег, но так как не встретил никакой поддержки со стороны Раймунды, истратил их на покупку участка земли, который вскоре превратился в маленькую плантацию какао.
Антонио Витор отвел глаза от голубого неба и взглянул на дверь дома: почему же, чёрт возьми, так долго нет Раймунды?
— Мунда! Скорее!
Взгляд его на секунду задержался на фасаде дома. Жалкий домишко… Через щель в глинобитной стене он заглянул внутрь, но не увидел жены. Уродливый дом, с дырами в стенах… На первые же вырученные деньги надо начать строить новый. Нет, на первые нельзя, а то на что же он купит электрическую печь для сушки какао в годы больших дождей, когда нельзя сушить на открытых баркасах? Дождь… Он снова взглянул на небо и опять позвал:
— Мунда! Куда она девалась, черт возьми? Мунда!
Раймунда появилась в дверях, вытирая руки о ситцевое платье. Она очень постарела за последние годы, расплылась, черные курчавые волосы поседели.
— Ну чего ты? Что тебе покою нет?
Антонио Витор взял жену за локоть и притянул к себе. Указал на небо толстым пальцем:
— Гляди-ка…
Раймунда поглядела, заслонив ладонью глаза от солнца. Сначала она не увидела того, на что указывал муж, а когда увидела, лицо её осветилось ясной улыбкой, и даже какая-то красота появилась в этом некрасивом и старом, всегда хмуром лице. В глазах её были слёзы и голос звучал странной теплотой, когда она заговорила:
— Будет дождь, Антоньо! — Она никогда не умела правильно произнести «Антонио». — Сегодня же будет.
Антонио Витор засмеялся, хлопнул её по плечу большой мозолистой рукой. Раймунда тоже засмеялась, они, видимо, хотели ещё как-нибудь выразить свою радость, да не знали как. Так они и остались стоять на том же месте и робко смеялись, глядя друг на друга, словно не веря своему счастью.
— Будет дождь-то…
— А как же…
— Сегодня будет…
