подошвы ног, никакой водой потом не отмыть ее, — это уж на всю жизнь. Негр Флориндо затягивает матросскую песню, все остальные подхватывают:
Неподалеку — печь, её недавно белили. Словно самый простой белый домик. Но работники плантаций смотрят на неё с ужасом. Электрическая печь, маленький белый домик с одной только дверью, похожей на дыру, через которую входишь прямо в ад. Когда начинается тоскливая зимняя пора и льёт дождь, или в конце уборки урожая, когда всё какао не умещается на баркасах, его сушат искусственным способом, в электрической печи. Зимой, когда падают июньские дожди, а солнца нет, баркасы становятся бесполезными, над ними надвигают цинковые крыши, а все какао сносят для просушки в печь. Включают электричество или кладут дрова в топку, если это не электрическая печь. Внутри жарко как в аду, а пробыть здесь нужно шесть часов и всё время переворачивать зёрна, а то печь — это вещь опасная, в одно мгновенье может сгореть несколько арроб какао. А ведь вычитать будут у работников. Когда человек входит в печь, надсмотрщик кричит ему вслед: «Осторожней, осторожней, не сожги какао». Многие уже умерли от удара из-за этой печи: выйдут наружу, попадут под дождь, да сразу же и рухнут. А один погиб потому, что, выйдя из печи, страшно хотел пить и с жадностью съел кусок арбуза. Ему весь рот перекосило, а глаза прямо вылезли из орбит, он упал тут же, у самого входа в печь, в этот красивый белый домик.
— Оцепенел… — сказали люди.
Многие уже так оцепенели, и потому работники плантаций боятся этой печи; она — их смертельный враг. Она убивает людей, она сжигает хозяйское какао. А когда какао сгорает, то платят они, убыток вычитается из их заработка, и долг растет в расчетных книгах, в которых уже все так запутано, что и разобрать нельзя. Но если человек, выйдя из печи, падает мёртвым, то никто ничего не платит, его тут же на плантациях и закапывают — это ведь хорошее удобрение. Когда человек умирает, значит, срок его настал, и это даже лучше — умереть сразу, оцепенеть тут же на месте, чем месяцами валяться в постели, желтеть да сохнуть, медленно помирая. Так говорят женщины, когда кто-нибудь, выйдя из печи, попадает под дождь и падает мертвым.
И о ней, о печи, которая сжигает какао и убивает людей, об их враге, сложили песни безымянные певцы плантаций, грустные песни, бесконечно печальные, как заупокойные молитвы:
В фазенде полковника Фредерико Пинто была только одна электрическая печь, и стояла она возле баркасов, неподалеку от помещичьего дома. Мотор был не очень-то силен, энергии хватало только на печь, на освещение хозяйского дома да на две лампы в доме Тибурсио, надсмотрщика. Две другие печи топились дровами. Незадолго до повышения цен, в конце уборки урожая, когда дожди что-то задержались, электрическая печь была в действии, так как баркасов не хватало. И вот на следующий день после того, как закончили уборку, в то время как Варапау только и думал что о своем терно, умер Ранульфо. Другие были на баркасах возле корыт, а он пошёл в печь переворачивать бобы какао, чтоб не сгорели. Небо ещё с вечера заволокло тучами, и время от времени, несмотря на то что солнце припекало, падали быстрые короткие дожди. «Лисья свадьба, — говорили женщины, — солнце и дождик вместе».
Когда Ранульфо, окончив работу в этом электрическом аду, вышел из печи, начался дождь. Он даже не успел вскрикнуть, ему перекосило рот, судорога прошла по всему телу, тут же у двери он и упал. Капи, выжимавший какао в корыте, видел, как упал Ранульфо.
— Ранульфо оцепенел…
Люди побросали работу и побежали к месту происшествия. Надсмотрщик крикнул Варапау:
— Позови полковника…
Когда они приблизились, Ранульфо уже умер. Из печи доносился треск подгоревшего какао. Они окружили умершего.
— Какой он страшный… — сказала дочка Иринеу, восемнадцатилетняя девушка, на которую все мужчины заглядывались.
Подошёл полковник Фредерико Пинто. На пороге дома показалась его жена — толстая-претолстая, с целым выводком детей. Полковник приказал:
— Остановите мотор, какао сгорит. Скорее, Тибурсио… — Он прислушался к треску подгоравших бобов, доносившемуся из печи, и лицо его потемнело: — Эти арробы погибли…
И только убедившись, что мотор остановили, он повернулся, чтоб взглянуть на только что умершего человека. Люди расступились перед ним, только Рита, дочка Иринеу, не тронулась с места, стояла и улыбалась полковнику. Дона Аугуста, жена Фредерико, тоже подошла и спросила:
— Что случилось?
— Ранульфо оцепенел…
Полковник Фредерико Пинто смотрел на умершего, на его скрюченные пальцы, открытый рот.
— Не мог, чёрт возьми, подождать, пока дождь пройдет…
Но теперь дождь уже прошёл, и полковнику никто ничего не ответил. Дона Аугуста перекрестилась и протиснулась между полковником и дочкой Иринеу, которая отошла в сторону и потупилась.
— Нахальная девчонка… — пробормотала дона Аугуста.
Она взглянула на умершего с жалостью, но больше всего её занимала в этот момент молоденькая мулатка с высокой крепкой грудью, Рита. Она-то ясно видела, чего хочет эта девчонка: понравиться Фредерико, сойтись с ним, а потом жить в собственном доме в Пиранжи.
— Дрянь какая… — пробормотала она снова.
А мёртвый Ранульфо лежал всё на том же месте. Тибурсио подбежал к полковнику, тот повернулся к нему, оторвав взгляд от умершего.
— Просмотрите это какао. Может быть, его ещё спасти можно…
Тибурсио и два работника вошли в печь. Полковник Фредерико сказал:
— Возвращайтесь все на баркасы… Сейчас ведь отпевать его не будете…
Люди стали расходиться медленно, неохотно. Капи всё оборачивался и смотрел на Ранульфо, мертвого, с выпученными глазами, Тибурсио и двое работников вышли из печи.
— Это какао еще можно спасти. Оно подгорело не сильно.
Когда двое мужчин, которым помогала дочь Иринеу, подняли тело Ранульфо за руки и за ноги и понесли, надсмотрщик включил мотор. Он крикнул Варапау:
— В печь!.. И береги какао…
Полковник Фредерико поддержал надсмотрщика:
— Берегите какао…
Мертвого унесли… Одну внезапную, долгую минуту стояла тишина. И тогда, разрезая воздух над плантациями, раздался с баркасов голос Флориндо, изливаясь в протяжной жалобе на страшную печь:
